Проза (рассказы)

Подробности

Категория: Юрий Жекотов

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 3928

Секреты лесной избушки

Нашёл я эту лесную избушку по сентябрю, когда в неурожайный для грибов год в поисках опят и маслят заблукал в глухом распадке. Неброское с виду жильё, но с полным комплектом услуг: печка буржуйка; топчан подле неё, сколоченный из двух широких досок; по другую сторону терема столик, прикреплённый одним боком к стене; полка над столиком с разномастной и видавшей виды посудой; топор, пила… но из главных достоинств местного таёжного сервиса - лесная песня ручейка, родниковая вода круглый год, навес из хвойных веток на жаркий день, запас валежника в ближайшем ельнике для холодного периода. Вросла в землю лесная гостиница, слилась выцветшими брёвнышками с осенними красками леса-с местностью, но гостям отворот-поворот не даёт, приходи и живи.
Огляделся: давно сюда никто не захаживал, заросла тропинка, в дремучей паутине углы, настоялась в хоромах вековая сырость. Что тому причина, неведома: состарился ли былой хозяин; за оскудением местных сопок зверьём перестал пользовать лесные владения охотник? Не было у меня тогда времени, чтобы надолго здесь остановиться, разгадывать тайны теремка, но приглянулось местечко, а когда зима укрыла снегом лесные дорожки, а лыжи, хранящиеся дома, основательно намозолили глаза, решил прокатиться до таёжного домика, попроситься на постой. Хотя у кого там проситься? Буду сам по себе, кум королю, сват министру, властитель и повелитель!
Да и кто зимой в лесной избушке хозяин? Разве только мороз, пробравшийся вовнутрь и за отсутствием живых душ от скуки пощипывающий и поскрипывавший брёвнышками; ветер, что готовя вьюгу, пока репетирует новые зимние симфонии в печной трубе. Вот, пожалуй, и все постояльцы.
На лыжах то веселее, чем пешкодрапом – сравнял снег все неровности, что замедляли-тормозили шаг, на пригорок – потерпел, а под сопку – полетел…
Избушка ещё больше замаскировалась, утонула в сугробах, на крыше целая копна снега, не знал бы точных ориентиров, проехал бы сейчас рядом и не заметил. Очистил дорожку к двери, натаскал и нарубил валежника, а как занялись огоньком сучкастые полешки: убежал из теремка мороз, улетел в таёжные просторы и ветер. Ну что же, им там, пожалуй, и вольготнее-лучше!
Засвистел чайник, и я, в предвкушении скорой трапезы, довольно потёр руки, принялся собирать ужин: вынул из рюкзака хлебушек, сальце-мальце, колбаску, консерву, горсть карамелек – разложил разносолы, достал единственное зелёное, с кислинкой, яблоко, водрузил на стол, чтобы пир горой! Помельчил, порезал что нужно, со стороны посмотрел – ну, скатерть самобранка и только! Красота – жалко трогать!
Но что же делать, пища для того, чтобы её есть, а не любоваться. Наловчился и ко рту поднёс самодельный бутерброд на первый прикус, да так и остался с отвисшей челюстью – как вроде закряхтел кто старчески в избушке! Странно! Может, в печке сучок стрельнул замысловато? Да прогорело там уже почти всё, и шум не оттуда. Ну и дела! Скорее всего, поспешил я с выводами, не осмотрелся, как следует, главного хозяина и не заметил. Что же делать? Иду на попятную. Отложил хлебушек с начинкой в сторону: «Извиняйте, конечно, не знал, проявил бескультурье, к столу не пригласил?!».
Но кто такой, где прячется? Может, кутается под нарами в старом тряпье тутошний жилец или завёлся здесь зверь какой неведомый? Заглянул под нары – никого нема! Но не лешак, не домовой же, в самом деле! Хотя кто его знает?! Наверное, решил без свидетелей объявиться! И как с ним говорить, какие темы поднимать, я не знаю.
Кашлянул ему пару раз в ответ, мол, тоже хаживали, опыт кое-какой мало-мальский имеется. Таёжные традиции блюдём. Просим проявить ваш местный образ. Покряхтим вместе. Есть повод, полюбил и я эту избушку, но на привилегии и особое положение не покушаюсь. Но если не погоните, то у меня на этот случай во фляжке есть, что полагается, для согрева – для знакомства, берёг как неприкосновенный запас, а теперь для аппетита и сгодится! Просим к столу, не побрезгуйте, отведайте чего хотите, не царская трапеза, конечно, но всё же. Вот – даже фрукты имеются!
Опять буркнул кто-то, да так недовольно со скрежетом – с шипением, не по-человечески! Но смысл понятен: «Ну чего припёрся? Расшумелся, бедлам устроил! Шастают тут всякие! Житья от вас спокойного нет».
Ну, раз звуки незнакомые издаёт, уже почти нет у меня сомнений, точно, домовой! А кому ещё? Не зря же путешествуют они из сказок в присказки, из уст в уста! Это я фома неверующий, а люди бывалые знают, что к чему и напрасно говорить не будут. Теперь и меня кто спросят: «Веришь, нет ли?», развею сомнения, засвидетельствую: «Правда всё это, не выдумки, была и у меня такая встреча на жизненном пути с домовым!»
Но какой он обличьем, непонятно, не спешит показаться. От неловкости заёрзал, будто перед объективом, хозяюшку я не замечаю, а он меня насквозь, как рентгеном пронзает, и всёхоньки ему про меня видно, как на ладони, и моя подноготная, и прошлая, и будущая жизнь со всеми передрягами.
Убрал я ноги под лавку, втянул голову в плечи, что бы зря не разбрасывать свои телеса и не теснить домового, не вызывать его раздражение. А то развалился тут! Но на всякий случай речь оправдательную готовлю, чтобы сказануть случай чего: «Понятно, живёте вы в тайге по-барски, и можно даже сказать по-куркульски, это не оскорбление, примите как комплимент, и всё у вас чистое, натуральное, экологическое, а спиртное вам и даром не нужно. Если тут воздух настоян, на клюквах, на брусниках, на кедровых шишках – пей, сколько хочешь, хоть бадью, хоть две! Вот настоящий хмель! Всё понимаю, глупые мои предложения не к месту, но мы человеки неразумны, неуклюжи, мягкотелы, всё у нас сикось-накось идёт, цивилизация одним словом, всё по городам, по сёлам мытарствуем, не можем никак без всяких благ и излишеств! Уж невпопад заглянул к вам, но я много неудовольствия не доставлю, не гоните-не серчайте, я только ночку перекантуюсь и всё, больше никаких интересов и замыслов. Как вам моё скромное предложение, хозяюшка?».
Прислушался – тихо. Ишь, замолчал, прочитал, значит, мои мысли. Сразил, видно, я его своим ораторством. Но наверняка хмуриться. Может, стерпится – свыкнется? Покосился я на дальний угол – там он непременно обитает. Облизнулся. А что делать? Голод не тётка. Не чавкая и не швыркая, не вызывая лишнего неудовольствия, приступил в одиночку к ужину.
Опять зашуршал, заворочался кто-то и, наконец, показался! Ба, да это мышка лесная! Шерстку почесала, черными бусинками глаз сверкнула и носом повела: «Что там у тебя, чего принёс-то?».
Вот страху то нагнала, в чудеса верить заставила! «Ну, и что мы будем делать, черноокая? Хлебушка тебе бородинского, самую запеченную корочку? Возьмите, пожалуйста!» - угостил я местную жительницу, в компании то ужинать веселее. Мышка сперва испугалась, спряталась, а когда я уселся на место, вылезла откуда-то сызнова и принялась за «шкварочку»…
Ну вот, закусили, что Бог послал, а теперь пора на боковую. Эх, жизнь удалая! А что ещё человеку для весёлого настроения надо?! В брюхе сытость, в мыслях милость! И хотел я заснуть счастливым, но, увы. Как по команде, зашуршали, зашумели по углам мышки. Сколько же их тут! Целое племя! Пришлось делиться трапезой, благо, оставил себе на завтрак. Отчекрыжил по-братски половину пайка и отдал за знакомство – за дружбу!
Бегают, между собой шушукаются мышки-норушки: «Что за невидаль? Что за гость? Что за пришелец? Откуда посреди зимы в давно пустующей лесной избушке нежданно-негаданно оазис и еда «скусная»?!» И, приняв тепло и непривычно ароматные «подарочки» со стола за вестник приближающейся вечной благодати, слышу, принялись мышки усердно подтачивать и иные свои заначки, обманчиво, видно, порешив: «Всё хватит, натерпелись, и нас нынче приметили, наступает счастливое времечко! Ещё чуток, ещё капелюшечку – и потекут у их норок-теремов реки - молочные берега!».
– Стойте, не спешите, доверчивые! – пытаюсь остепенить их. – Неправильно вы всё растолковали, не шумите, не торопитесь, схрумкаете запасы, а мне что, вас всю зиму кормить?!
Но куда там! Теперь не остановить, не стреножить мышиное племя! И в том углу, и в этом, и за половицей, шебаршат, точат зубки! И чего там грызть, если посередь зимы и так уже всё давно сгрызено?! Может, это мышиный гимн! И что теперь делать? Как поступить? А что я могу предложить мышиному племени? Пару корок хлеба, колбасные крошки и чайную ложку сахарной пудры взамен опостылевшего и однообразного разнотравья. Да что, жалко? Нате, берите всё, что осталось, но это ли «бананово-апельсиновый» рай?! Спать то дайте, шумите под самым ухом. О, а эта прошустрила прямо по одеялу…
Ничего не поделаешь, нужно с ними считаться – настоящие полноправные хозяйки! Мышки тут привыкли к свободе и приволью: ни филин не зацапает, ни лиса не подкопается. Хоть посередине дня прямо посередине избушки пробегай, хоть на топчан забирайся, валяйся, сколько хочешь, если других забот нет. Так что семенили они своими привычными тропками и мало со мной считались…
Утром после ночного кутежа тишина по норкам, наверное, всё моё и своё подъели мышки, а нынче почёсывают себе брюшки, в тепле да в сытости разленились лежебоки, ждут-пождут теперь манны небесной.
– Просыпайтесь, отправляйтесь на труды праведные! Пошукайте по сусекам себе на прокорм! Разбаловал я вас. Придется теперь навещать избушку. Хорошо, возьму на следующие выходные провизии побольше и к вам! Погуляем во всю, мышки-норушки! Там, глядишь, и дотянем до взаправдышной весны-до оттепели!
Избушка, ставленая ещё тем столяром-плотником, будто тут ей и место! Построил человечище, как точный, правильный мазок на картине нанёс, с чутьём-с пониманием-с песней, художник – мастер великий, убери теремок сейчас отсель – осиротеет распадок! А потому берегут лесной домик таёжные жители: дорожка к теремку заросла травой, ель прикрыла ветвями крышу, мышки здешние могут «обратиться» в домовых и «испужать» нежелательного гостя. И слова здесь всякие разные в такт умелому топору строителя, в лад собранных венцами брёвнышкам, сами вспоминаются-сочиняются и сами на строчки ложатся.

 Лесные истории

Сокровищ много на земле,
И золота с алмазами не счесть.
Но всех богатств не хватит, чтобы оценить
Журчание ручья – лесную песнь.

Магнитом песня тянет и не отпускает,
Из недр таёжных музыка идёт.
По круглым камням вода ноты рассыпает,
И ввысь небесную мелодия плывёт.

Матвеич

На самой окраине небольшого амурского села жил Матвеич. Сюда он пришёл вскоре после войны, да и остался здесь коротать свой век. Никто из селян не знал точно, сколько ему лет. Молодые ребята подросли, мужиками справными стали, а Матвеича будто и не брали года. Как помнили его крепким седовласым стариком, уверенно шагающим по местным таёжным тропам, таким вроде и остался долгожитель.
Всякому, кто обращался за помощью, помогал старик. Собирал он разные травы и знал какой-то секрет их применения. Вот уже врачи руками разводят, безнадежен, мол, больной, а Матвеич его выходит, на ноги поставит.
- В каждой местности свой женьшень растёт. Только сила его в разных травах, - говорил старик. - Посмотри, какие растения между собой уживаются, совместно в распадке или на сопке живут. Приметь, какие лесные птицы и звери ими питаются, лечатся. Собери их да соедини в нужных пропорциях. Вот тебе и панацея от любой хвори.
За лечение деньги лекарю предлагали. Не брал Матвеич.
- Мне секреты свои тайга так раскрывает, не ради корысти какой, и мне недосуг. Соблазнись этими деньгами, так и самого себя продать можно. Мне много не надо. Хариус с гольцом всегда на столе. Ягода всякая. Чай травный. А на соль с крупою и пенсий хватает, - размышлял старик.
- Чудной, - говорили односельчане. - Сейчас время такое. Каждый по-своему пытается копейку заработать. Ему сами деньги в руки плывут, а он отказывается.
Недопонимали его порой, но за безотказность и бескорыстие уважали. При случае пользовались его советом, пытались найти объяснения его поступкам и словам.
Кроме людей, Матвеич не обходил своим вниманием и обитателей леса. Вокруг его избы действительно было «чудно». Жилище лекаря со всех сторон окружало разнотравье. Среди зарослей кокалии и медвежьего дудника красовались цветки бессмертника, пижмы и тысячелистника. Синицы и поползни садились на руки и плечи старика. В одном из еловых брёвен, из которых сложена изба Матвеича, большой пёстрый дятел выдолбил дупло и поселился в нём. По утрам лесная птица будила лекаря своим стуком.
- Хорошо ему со мной, и пусть живёт, - говорил Матвеич о дятле и обязательно после походов в лес приносил птице горсть короедов, а зимой подкармливал орешками кедрового стланика.
Четыре года назад старик нашёл в лесу истощённого медвежонка. Детёныш уже не мог самостоятельно передвигаться. На обтянутом кожей скелете клочьями торчала шерсть, лапы опухли и гноились. Матвеич вылечил медвежонка, а когда пациент окреп, стал учить его копать корни борщевика и медвежьей дудки, показывал ягодники голубицы, маховки и брусники. С заходом в местную горную реку Кумлю лосося учил приёмам рыбалки.
Медвежонок был способным учеником. Врождённый инстинкт и мудрость природы подсказывали зверю, что нужно делать в тайге.
- Слушай, Матвеич, - спросил его как-то зашедший на огонёк сосед, - у нас
в селе кто кур держит, кто свиней, а ты медведя завёл. Опять чудишь? Какой от
него прок?
- А ты слышал, как он хрюкает, когда сочные корни уплетает? Чем тебе не поросёнок? - улыбаясь, отвечал Матвеич.
С тех пор и пристало к медвежонку прозвище - Чуня. Чуня охотно откликался на кличку и бегал за своим учителем буквально по пятам. В первую зиму старик устроил ему берлогу в заброшенной бане, натаскав туда старых листьев и сена. Медвежонок несколько раз просыпался среди зимы, наедался орехов с брусникой и вновь засыпал. На второй год зверь значительно подрос и всё чаще самостоятельно уходил в тайгу. Теперь уже на зимовку отвёл его наставник в верховье Кумли. Чуня благополучно проспал длинную амурскую зиму и к учителю больше не вернулся. Время от времени он с ближней от села сопки наблюдал, как копошится рядом со своей избушкой старик.
Матвеич был доволен: «Вот и хорошо, ещё одно пострадавшее дитё к дому вернулось. Что медведю среди людей делать?»
* * *
Летом и осенью в горные реки и ручьи Дальнего Востока заходит на нерест лосось. Рыбу ждут не только лесные обитатели. В краевом центре срочно формировалась бригада на заготовку красной икры.
- В этом году заказ на пять тонн пришёл. Да для себя три тонны нужно сделать. Понимаешь, да? - спрашивал авторитетный собеседник.
- Знай, Седой, один килограмм икры - это 3-4 кеты, а горбушу брать, то и того больше рыбы надо. Мы столько икры на прошлогодней речке не возьмём, - отвечал средних лет, со шрамом на правой щеке, мужчина.
- Твоё дело ловить. Моё дело думать. Ты, Тёмный, этим летом на Нижний Амур собирайся. Там работать будешь.
- Новое место, новые впечатления - это хорошо. А как с крышей? Надёжная?
- Теперь ты научный сотрудник. Считать будешь, сколько икринок в рыбе. Все документы я подготовил. Да друзей подбирай, чтобы прошлогодней стрельбы не было.
- Кореша у меня старые, проверенные. Ну, выпили, пошумели немного, с кем не бывает. Ты дело говори - башляешь сколько?
- Смотри. Нам лишнего шума не нужно. Икру будем вывозить по прежней схеме. Цену на нее вдвое поднимаю. Через три дня заезд. Готовься, - Седой протянул Тёмному несколько пачек денег.
В один из последних дней уходящего лета Матвеич вышел на заготовку трав. Приближающееся полнолуние тянуло из земли силы и передавало их травам. Лекарь знал об этом. Собрав нужные растения, старик решил выловить к ужину несколько хариусов и стал спускаться к Кумле.
Запах протухшей рыбы Матвеич почувствовал издалека. Возле первой нерестовой ямы высилась плохо прикрытая землёй куча потрошеной кеты. Тучи мух откладывали яйца на разлагающейся рыбе.
- Неужели кто из селян так лютует? - подумал лекарь и решительно направился искать браконьеров.
У знакомой скалы, где река делала изгиб, Матвеич увидел разбитый лагерь: импортные палатки, вездеход, сушившийся невод. Омут под скалой, где старик учил Чуню ловить рыбу, был наглухо перегорожен сетью. Рыба стояла в несколько ярусов. Все её попытки пройти вверх пресекались браконьерским орудием. Внизу, на перекате, то и дело поднимала буруны подходившая на нерест кета.
Старик уверенно направился к сети и, вынув нож, перерезал привязанный к дереву конец снасти. Обрезанная сеть под напором рыбы опустилась на дно. Истосковавшийся по родным ручейкам лосось хлынул нескончаемым потоком в верховье Кумли.
- Ты, кто такой? - раздался требовательный голос из-за спины Матвеича.
Старик обернулся. На обрыве, прислонившись спиной к старой иве, незнакомец держал в руках карабин.
- Твои снасти? - вопросом на вопрос ответил старик.
- Мои. Я их ставил, я и снимать буду, когда время придёт, - жёстко сказал незнакомец. Правую щёку чужака украшал багровый шрам.
- Твоё время никогда не придёт, - отрезал Матвеич.
- Слушай, старик, давай по-хорошему. У меня свой начальник. Он меня сюда
прислал. Тут все вопросы без тебя решают. Я сделаю свои деньги и уеду. Если
тебе рыбы надо - бери. А мне не мешай.
- За деньгами, говоришь, приехал. А не найдёшь ты их здесь. Ты себя измени, и природа сама даст тебе, что нужно. А так всю жизнь пробегаешь, промаешься, однако не насытишься, не успокоишься.
- Ну ладно. Ты эти сказки своей бабушке расскажешь. Иди старик. Хватит, поговорили.
Матвеич пошёл к перекату.
- Вот и договорились, - зло ухмыльнулся Тёмный, решив, что неожиданный гость уходит восвояси.
Однако лекарь, перейдя Кумлю вброд, подошёл к месту, где был натянут второй край сети, и стал вынимать её.
- Ах ты …, - браконьер поднял ружьё.
Матвеич не услышал выстрела. Ослабевшие пальцы рук выпустили обрывок сети. Быстрая река и синее небо почему-то поменялись местами. Всё пространство вокруг стало заполняться спокойствием.
На выстрел с табора прибежали ещё три браконьера.
- Ты чего салютуешь, Тёмный? - спросил один из них.
Увидев неподвижно лежащего человека, удивлённо уставились на своего главаря.
- Чужой этот старик. Проблемы могли возникнуть, - объяснил свой поступок бандит, - и хватит базарить. Ты, Шнур, яму под рыбу выкопал - туда старика. Да рыбу по берегу собери. Вонь кругом. Дышать нечем. - А вы сетку новую поставьте. Да шевелитесь, - отдал распоряжения Тёмный.
* * *
За последнее время воспитанник Матвеича сильно вырос, превратившись в могучего хозяина тайги. Высокие затёсы, которые он оставлял на крепких лиственницах, помечая свои владения, с уважением обходили другие косолапые собратья. В этот день Чуня решил полакомиться рыбой. Корни растений и ягода давно набили оскомину, а вороны уже неделю сообщали всей округе о зашедшей на нерест кете. Вскарабкавшись на высокую скалу, Чуня не узнал знакомого места. На берегу было много посторонних предметов. Какие-то люди суетились возле них. Зверь испытывал уважение к человеку и решил было порыбачить в другом месте. Но тут подувший с реки ветерок принёс запах учителя. Запах был необычным и сообщал, что наставнику плохо. Спустившись вниз, сквозь заросли дудника медведь увидел, как какой-то человек тащил Матвеича в лес. Осторожно подкравшись ближе, Чуня несмело зарычал.
Шнур, увидев громадного медведя, отпустив старика, бросился бежать в лагерь. Медведь подошёл к Матвеичу. Учитель всегда помогал ему сам, а теперь беспомощно лежал, закрыв глаза. Из раны на груди старика сочилась струйка крови. Склонив косматую голову, медведь услышал слабое дыхание воспитателя. Шершавый язык зверя стал лизать лицо Матвеича, призывая наставника подняться. Медведь видел краем глаза приближающихся людей, но не мог оставить своего учителя.
Жгучая боль обожгла плечо лесного владыки. Встав на задние лапы, Чуня недоумённо посмотрел на своих обидчиков. Запах собственной крови и ноющая рана разогревали ярость косолапого великана. Эти люди с ружьём мешали сейчас не только ему, но и его наставнику.
Расстояние до медведя было небольшое. Тёмный прицелился наверняка и выстрелил ещё раз. Пуля прошла мимо. До этого не знавший страха браконьер почувствовал, как тот начинает парализовывать его движения. Третий выстрел опять ушёл в воздух - какая-то пёстрая птица со всего лёту стукнула Тёмного в бок, сбив при этом прицел.
В ярости медвежьи лапы сметали всё на своём пути, вырывали с корнем небольшие деревья, обрушивались на палатки и браконьеров. От возмездия ускользнул лишь Шнур. Успев завести вездеход, он, бросив своих подельщиков, сбежал из лагеря. Чуню вновь позвал к себе запах учителя. Найдя поблизости цветущую кровохлёбку, медведь, кряхтя, разжевал побеги растения. Слюна зверя перемешалась с соком кровохлёбки. Получившимся лекарством Чуня принялся, зализывать грудь учителя и собственное плечо. Обе раны постепенно перестали кровоточить. Медведь понимал: место старика в селе и помочь ему могут только люди. Крепкими зубами осторожно подняв учителя за старую куртку, Чуня, как мог, по-звериному, понёс его к хорошо знакомому домику в селе.
Приехав в деревню, Шнур рассказал председателю сельсовета о нападении медведя и гибели людей. Сельский руководитель передал тревожную весть в районный центр. Постоянно действующая комиссия по ЧС мобилизовала на борьбу с неожиданной стихией милицию и военнослужащих расположенной на территории района воинской части. С утра по местному радио население оповещалось о зарегистрированных случаях нападения медведя на человека. Жителям района предлагалось воздержаться от посещения лесного массива и дач.

Весть о медведе-людоеде быстро разлетелась по районам. Вскоре эту новость знали все. Шатающийся возле села медведь был замечен людьми. В населённый пункт срочно выехал объединённый отряд по отстрелу хищника.
Чуня не знал, что делать. Силы учителя были на исходе. Матвеич лежал на поляне возле своей избы, но никто из людей не спешил ему на помощь. Медведь пытался привлечь их внимание к старику, но жители с ужасом шарахались от «людоеда». Расположившись рядом с учителем, Чуня пытался теплом своего тела, продлить жизнь старику. На одной из улиц зверь заметил скопление народа. Подняв Матвеича, медведь, преодолевая собственный страх, понёс его людям.
- Вон он, стреляй! - крикнул кто-то из отряда, увидев приближающегося зверя.
- Гляди-ка, опять, гад, человека схватил.
Раздалась беспорядочная стрельба.
Смертельно раненный зверь взревел и посмотрел на небо. Одно из быстробегущих по небу облаков опустилось и рассеялось на вершине самой высокой сопки. Собрав последние силы, Чуня дошёл до учителя и закрыл беспомощное тело старика от пуль.
- Много крови потерял, да и возраст. Шансов мало, но будем надеяться, - дал заключение врач, осмотрев поступившего в больницу Матвеича.
Прошло несколько недель. Старик редко приходил в сознание, что-то бормотал и опять закрывал глаза. Какие-то силы или незаконченные дела не отпускали Матвеича в другой мир.
В один из дней в палате больного зацвёл давно запущенный цветок герани. С утра большой пёстрый дятел атаковал здание больницы. Перелетая с одного окна на другое, птица настойчиво обстукивала деревянные детали рам.
- Вот наяривает, - сказал главный врач молодой медсестре, - видно в лесу все короеды перевелись.
- Ой, вы знаете, он по-особенному стучит: 8-10 ударов в секунду. Я читала, что так дятел весной поёт, когда спутника себе ищет, - заметила медсестра.
- Так осень уже. У кого что болит, тот о том и говорит, - пошутил врач.
Смущённая медсестра пошла в обход по больнице. Зайдя в палату к Матвеичу, удивлённо всплеснула руками. Держась за спинку кровати, у окна стоял старик. За стеклом счастливо отбивал трели красноголовый дятел.
- Зачем же вы встали? Вам нельзя двигаться, - встревожилась медработник.
В природе, дочка, всё в движении. И человек должен передвигаться по её законам. В этом движении и есть смысл жизни, - произнёс старик.


Пожар

- А, лесной коллега, прилетел! Пора, говоришь, утренний обход проводить? – услышав барабанную трель и увидев заглядывающего в окно кабинета красноголового дятла, улыбаясь, спросил птицу главврач Пётр Григорьевич. К ежедневному прилёту птицы и другим «новшествам», происходящим после появления в подведомственном ему учреждении необычного пациента – Матвеича, доктор уже привык.
Пётр Григорьевич вначале возмущался тем, что Матвеич не следует назначенному им курсу лечения, но по мере того, как новый пациент шёл на поправку, перестал докучать своими требованиями. Со временем врач не заметил, как по-сыновьи привязался к этому немногословному старику с необыкновенно проницательными и в тоже время добрыми глазами.
Матвеич предпочитал лечиться «своими» средствами. По его просьбе земляки-односельчане привезли в больницу травы и мази, заготовленные лекарем с лета. Как только окрепли ноги, начал поднимался до рассвета, чтобы встретить зарю и начало нового, несущего силы к великому преобразованию земного дня. Отвлекаясь от болей зарастающей раны, Матвеич старался весь день бодрствовать, как с человеком, разговаривал с дятлом, который подолгу просиживал у окна его больничной палаты.
Узнав, что в госпитале находится дед-знахарь, больные потянулись к нему за советами и помощью. Матвеич был прост в общении, свои знания никому не навязывал, а с тем, кто интересовался, охотно делился секретами народной медицины. Пётр Григорьевич видя, что советы и травы Матвеича действительно помогают другим больным, не стал чинить препятствий. Вскоре он и сам, имеющий за спиной только багаж знаний медицинского университета и пока небольшой практический опыт, консультировался с Матвеичем при поступлении в больницу сложных пациентов.
Считая, что человек может жить беспредельно долго, пока чувствует свою необходимость и нужность окружающему миру и обществу, Матвеич всем людям, потерявшим надежду на собственное исцеление, говорил:
- Найдите свою веру. Верьте в Бога, в Природу, в будущее, в небо, солнце, в собственные скрытые в вас способности… Обязательно верьте в добро. И, только ради вашей веры стоит жить. Вы ещё много на земле сделать должны. И на других не нужно свои обязанности перекладывать.
Немного оправившись после ранения, Матвеич запросился домой.
Врач до последнего оттягивал момент выписки и, уже прощаясь, заметил:
- Когда вы попали в больницу, у меня, если честно, были большие сомнения в благополучный исход. Молодые с такой раной не все выживают. А в вашем случае не веришь в чудеса, так поневоле поверишь. Невозможное произошло.
- Спасибо тебе, сынок, за лечение, за уход, но пора мне до дома. А насчёт невозможного, так мы, люди, ещё во многих законах природы не разобрались. А что нам непонятно, то и кажется чудесным или невозможным, - ответил старик.
Врач долго смотрел вслед удаляющейся, слегка сутулящейся фигуре Матвеича, которого преданно сопровождала перелетающая с одного дерева на другое красноголовая птица.
В селе Матвеича ждал новый «сюрприз». Узнав, что он вернулся из больницы, в доме старожила в ближайший выходной собралось несколько земляков. Гости нахваливали душистый травный чай, которым потчевал их хозяин, и делились накопившимися сельскими новостями. Подобрав подходящий момент, один из односельчан, покашляв в кулак, обратился к хозяину.
- Мы тут, Матвеич, посовещались. Выборы в сельскую администрацию скоро. Хотим тебя в главы села выдвинуть.
- Какой из меня глава? Там хлопот непочатый край. Выберите кого помоложе, – удивившись предложению, стал отказываться Матвеич.
- Дело серьёзное. Тут жизненный опыт нужен. Народ тебе доверяет, уважь, Иван Матвеевич, - настойчиво просили селяне.
Разговор в небольшой избушке затянулся до позднего вечера. Уходили гости, добившись от хозяина ответа подумать над их предложением.
И всё-таки, как ни отказывался Матвеич, уговорили его жители села, а на выборах единогласно проголосовали за уважаемого земляка.

* * *
Лесодобывающая компания, руководил которой Валерий Забродин, с каждым годом всё больше увеличивала производственную мощность. Сейчас, если учитывать все территории, на которых подразделения предприятия монопольно вели лесопромысел, организации вполне можно было присвоить статус региональной.
- Когда-то начинал с одного бульдозера и двух лесовозов, а теперь у меня территория побольше иного европейского государства, - в кругу своих знакомых, под хмельком, хвастался, сумевший развернуться в новых «рыночных» условиях, владелец компании. Забродин чувствовал себя хозяином жизни, относился ко всему потребительски, рассматривая «ценность» людей и предметов, которые его окружают, как возможность выгодно использовать их в своём бизнесе. Имея в прошлом срок за экономические преступления, Забродин не пересмотрел своего подхода к жизни, считая, что, не сумев тогда всё как следует рассчитать, попался по глупости.
Добываемый компанией лес шёл на экспорт и приносил солидный доход. Услуги чиновников разного ранга по разрешению возникающих проблем с законодательством и деятельностью предприятия, рассчитывая на долговременное «сотрудничество», Забродин оплачивал не скупясь. На значительную часть добытой древесины теперь не оформлялось соответствующих документов, и прибыль от таких операций оседала в карманах созданной Забродиным «коммерческой» структуры. Со временем бизнесмен заматерел, уверовал в свою непогрешимость и исключительность. На лесопромышленном рынке он вёл теперь себя соответственно, используя имеющиеся связи, подминая под себя мелкие предприятия, и разорял несогласных вести игру по установленным им правилам.
* * *
Не имея опыта руководящей работы, Матвеич старался в каждое дело вникнуть сам и, на сколько это возможно, облегчить жизнь земляков. Если новая должность помогала решить проблему, с которой обращались селяне, Матвеич искренне радовался, конторскую же работу с бумагами не любил. По вечерам после рабочего дня и большую часть выходных проводил в лесу. Во время таких прогулок за ним неразлучно следовал дятел. Возле медвежьих следов дятел замирал, рассматривая отпечатки лап.
- Своего друга Чуню вспоминаешь? - спрашивал птицу старик. – Если бы не он, не ходить мне сейчас по матушке-земле.
Весной у Матвеча появился ещё один питомец. Жёлтый, с коричневыми полосами через всю спину, бурундук поселился рядом с домиком Матвеича. Зверёк постепенно привык к старику, при встрече доверчиво забирался на плечо и оттуда любопытно посматривал, какой гостинец приготовил на этот раз ему человек. Бурундук никогда не отказывался от угощения, а то, что не мог съесть, откладывал про запас в одну из тайных кладовых. За любовь бурундука к шишкам кедрового стланика прозвал его старик Орешком. При встрече Орешек приветствовал своего большого друга весёлым свистом.
С середины лета Матвеича всё сильнее стало одолевать беспокойство. В их маленькое село зачастили различные представительные делегации. Всех приезжих интересовал только один вопрос – лес. Не считаясь с расположением на территории, закреплённой за сельским поселением, лесного заказника, делегации хотели решить вопрос о прокладке через него дороги и частичном промышленном использовании. Разными путями приезжие, пытаясь заручиться поддержкой своего проекта главой села, предлагали материальную помощь, деньги, позднее угрожали.
Но Матвеич, несмотря на всевозможные посулы, отказывал потенциальным лесодобытчикам. Глава села справедливо считал, что без сохранения заказника нет будущего. В местном лесхозе и заказнике работали многие жители села. Его ликвидация привела бы к необходимости решать проблему трудоустройства населения, обострило бы социальную ситуацию. Как руководитель, он не мог этого допустить. Кроме того, главе села было по-человечески жаль того участка леса, где он не раз бывал и как бы сроднился с ним.
Это был, может быть, единственный в Нижнеамурье уголок девственной тайги, который не затронула хозяйственная деятельность человека. Здесь пробегает горная речка Кумля с крупными нерестилищами кеты, горбуши, гольца. Водится в реке требующий изучения ихтиологов необычный жёлтый хариус. В бассейне Кумли обитает представитель Красной книги – доверчивая дикуша. Считает эти таёжные места родными самый дорогой соболь якутского кряжа. Богатая, неразорённая тайга даёт приют бурому медведю, лосю, кабарге. За семенами растущей в заказнике аянской ели, достигающей в высоту более 50 метров, приезжают представители других лесхозов.
Матвеич с общественностью села, напротив, добивался создания на месте заказника заповедника.
* * *
Забродин неожиданно для себя наткнулся на «стену непонимания», как он считал, при решении, казалось бы, простого вопроса. Подчиненные доложили, что в северной тайге обнаружен перспективный лесной массив с ценными хвойными породами. Забродин уже договорился с нужными людьми о возможной выдаче лицензии на его разработку. Но внезапно возникла проблема. Отлаженный годами механизм дал сбой. Этот участок располагался недалеко от небольшого села, глава которого, упёртый старикашка, не хотел ставить свою подпись-закорючку под договором. Можно бы и не спрашивать разрешения. Но дорога к лесному массиву должна проходить через заказник принадлежавшего лесному хозяйству села. Если прокладывать дорогу в обход, это крюк в 30 километров, а значит дополнительные затраты: устройство дорог, мостов, расход бензина при вывозке древесины… Денежки Забродин считать умел. Тем более «под шумок» промышленник хотел прихватить часть леса, растущего на территории заказника.
Посчитав, что его подчиненные просто не могут договориться, Забродин решил собственноручно уладить этот вопрос с главой села.
* * *
Тревожно застучал дятел. По характеру барабанной трели Матвеич уже давно научился определять состояние птицы. Немного погодя к домику Матвеича подъехали два тёмных джипа.
Неестественно улыбаясь и широко расставив руки, имитируя неподдельную радость от встречи, к главе села направился человек, одетый в изящный чёрный костюм.
- Слышал я, как ты сражался с браконьерами. Не мужик – кремень, говорят. Уважаю таких, - не скупясь на комплименты, начал разговор Забродин.
Матвеич радушно поздоровался с гостем, хотя уже догадывался о цели его визита.
- Хорошо у вас здесь. Ох, завидую. Бросил бы всех этих оглоедов и остался, - Забродин оглянулся на своих помощников, оставшихся у машины, а затем снял пиджак и сверкнул браслетом дорогих наручных часов. Он обнял большую лиственницу, оценивающе окидывая взором дерево.
- Так кто мешает? У нас места много. Коли хороший человек, так и избу поможем справить. Доброму делу всегда наше согласие, - дипломатично ответил Матвеич.
- Вот и прекрасно. Я знал, что с мудрым человеком всегда можно договориться, - по-своему интерпретировал слова старика Забродин и продолжил. - Дело у меня непростое, я бы даже сказал государственное. Международный, считай, договор. Контракт подписан с японцами. И можно сказать, ваш лес уже туда включён.
- Кто ж его туда включил? Мы своего согласия не давали. Птице, зверю тоже жить где-то надо. Ты о них подумал? - возразил Матвеич, которому не понравился хищный блеск, каким теперь явственно и холодно, обнажая его истинные устремления, заискрились глаза гостя.
- Да ты не горячись. Зачем лесу зря простаивать. Ничей, он лес-то. Ты ж его не садил, дед? – голос Забродина стал менее дружелюбным.
- Правильно, не выращивали мы этот лес, не нам его и рубить. Деревья преобразуют энергию солнца и дарят пищу и воздух другим существам. У нас на планете так никто больше не может, - пытался доказать справедливость своей точки зрения Матвеич, но, убедившись в безуспешности попытки, сокрушённо добавил. - Привык я вещи называть своими именами. Воровство это. Воровство у самих себя!
- Ну, это блажь. Я понимаю, ты тоже свою долю получить хочешь. Скажи, сколько нужно? – окинув взглядом небольшую старую избушку и считая, что дедовское «кривляние», - это лишь способ и желание подороже продать своё согласие, предложил Забродин.
- Вроде и слова мы одинаковые применяем. Только на разных языках говорим. Не понимаем мы друг друга. Наш это лес. Родной. Наших предков кормил и нас по-доброму привечает. За что его рубить?
- Зря ты так, дед. Жильё у тебя небогатое. С твоей должностью тут развернуться можно. О будущем подумал бы, внучатам что-нибудь оставил. Годков-то тебе многовато, всякое может случиться, - забыв про приветливый тон, заиграв желваками, сказал Забродин и, так и не дождавшись ответа, не прощаясь, отправился к машине.
С дерева, где стояла машина Забродина, на голову владельца упала еловая шишка. Посмотрев вверх, лесопромышленник увидел жёлтого зверька, который, озорно свистнув, спрятался за ствол, высунув из-за него лишь любопытную мордочку.
- Ловчее надо. Увидел приличный кусок, схватил и держи покрепче, не отпускай. А иначе нельзя. Ртов кругом полно, все есть хотят, - отряхнув с одежды еловую труху, под неестественно громкий хохот приехавших с ним «помощников» дал инструкцию бурундуку Забродин. Зверёк недовольно свистнул и на всякий случай забрался повыше.
- Может, пугануть деда? Чего ломается? Ты скажи, я организую, – уже в салоне машины предложил Забродину один из сопровождающих.
- Ну, это же явный криминал. Учись работать новыми методами… - стал рассказывать о своём плане Забродин.
* * *
Бурундук забрался на макушку самой высокой в округе лиственницы. Орешку было страшно. Полосатый зверёк долго неподвижно просидел на ветке, пробуя установить: откуда плывёт мутно-серое ядовитое облако. Прежде звонкие, птицы теперь редко перекликались друг с другом. Всё время активные рыжие муравьи перестали далеко убегать от своего муравейника… На ночь зверёк перебрался поближе к человеческому жилью. Орешек нашёл углубление под нижним венцом избы и забился под него, прислушиваясь к человеческим голосам внутри помещения.
***
Вечером, не сговариваясь, у Матвеича собралось несколько селян.
- Отчего загореться-то тайге, грозы не было, местные в лесу не безобразничают, себе дороже. Шишек, грибов не будет, рыбу истребим, как жить будем? - беспокойно говорил один, работник местного совхоза.
- Игнат Логинов ходил свои охотничьи избушки ремонтировать. Когда через заказник шёл, незнакомых людей видел. Одеты не по-таежному. Встречи с ним не ожидали. На прямой вопрос, что делают в лесу, сразу не нашлись, что ответить, - рассказал селянам брат охотника.
- Как ни посмотришь, одно выходит: подожгли лес, - заключил сельский руководитель. - В район звонил. Сказали, что все на пожаре, к нам прислать никого не могут. В нескольких местах тайга горит.
- Пожарники не поспевают. Метеорологи в ближайшие дни дождей не обещают, - заметил бригадир местного совхоза Фролов.
- Мужиков поднимать надо, кто свободен, в отпуске, тушить нужно. Сами попробуем огонь у Кумли остановить, - решил Матвеич.
На следующее утро добровольный отряд спасателей, вооружённый вёдрами и лопатами, отправился в район горной реки Кумли. На прежде вечнозелёных елово-пихтовых склонах сопок появились жёлтые пряди и проплешины. Рано состарившийся лес стонал, и его плач больно отдавался всем лесным обитателям. Муравьи, надеясь на чудо, укрылись в пирамидах-муравейниках. Навстречу двигающимся по задымлённой тайге людям попадались утратившие страх перед человеком стайки бесшумно перелетающих птиц, миролюбиво бегущие рядом с зайцами соболи и лисы. У самой речки, потеряв мать, метался из стороны в сторону маленький, с опалённой шерстью лосёнок. Увидев людей, он, мыча, как домашний телёнок, доверчиво подбежал к ним.
Определившись, где примерно должна выйти полоса огня, селяне стали расчищать берег Кумли от поваленных сухих деревьев, выжгли старую траву. На том месте, где ожидали подход огня, пустили встречный пал.
Пожар приближался к Кумле огненным клином. Поэтому первую попытку перекинуться на противоположный берег реки, быстро удалось пресечь. Однако по мере того, как стена огня на другом берегу росла, бороться с ним становилось всё труднее. Кроваво-красные языки пожирающего лес огненного дракона, подхваченные ветром, в поисках новой пищи метались в разные стороны. Сил местных жителей не хватало. На изгибе реки очаг пламени перекинулся на другой берег Кумли и, несмотря на предпринимаемые меры, всё более разрастался. И неизвестно, как бы дальше развернулись события, если бы вовремя не подоспел лётный отряд спасателей-пожарников. Делая облёт очага пожара и заметив борющихся с огнём неизвестных людей, воздушные спасатели высадились на ближайшем мало-мальски пригодном месте. Руководитель группы пожарников и Матвеич, скоординировав совместные действия, сумели перебороть огонь, сбив пламя на опасном участке…
В обгоревшей и прокопчённой одежде, перепачканные сажей, уставшие, но довольные, что наконец удалось остановить стихию, люди из объединенного отряда устроились на короткий отдых. Пожарные с удовольствием отведали крестьянской еды, домашнего творога и сыра, картошки с черемшою.
- Спасибо вам, ребята. Доброе дело делаете, - поблагодарил на прощание штатных пожарных Матвеич.
- У нас работа такая. Это вам спасибо, помогли, - прощаясь, сказал старший группы.
Только с началом дождей селяне сняли постоянный пожароохранный пост. Уставшие люди пошли по домам отдыхать
* * *
- Ты чего там устроил, я же сказал подымить слегка в заказнике, - распекал подчиненного Забродин.
- Так не рассчитали. Сухо в лесу, и ветер рванул, не удержали пламя, - оправдывался тот.
- Сухо, ветер. Набрал помощничков, - возмущался Забродин. – Я бы под дымок этот лес оформил бы нетоварным. И дед посговорчивее был бы. Солидный куш с этого участка можно было снять. А теперь через завалы горельника не проберёшься. Вдобавок шумиха вокруг этого пожара поднялась. Видели там твоих людей. Так что выждать надо, привлекать сейчас к себе внимание не стоит.
* * *
Собравшиеся во дворе Матвеича селяне не были многословны. Они, сплотившиеся во время ликвидации пожара, когда успех дела зависит от совместных усилий, где если не успевает один, то приходят на помощь другие, чувствовали себя единым целым.
- Всё, Матвеич, отбой тревоги, дождь на подмогу пришёл, - облегчённо и радостно вздохнув, заметил один из собравшихся.
За Матвеичем, не отставая ни на шаг, бегал по двору перевязанный бинтами, лосёнок. Несмотря на начавшийся дождь, на вершине высокого дерева весело стучал дятел. По коньку избушки носился бурундук. Зверёк, смешно подпрыгивая вверх, ловил маленьким ртом капли дождя.
- Ишь ты, тоже радуются, понимают, - заметил один из селян, наблюдающий за животными.
- Хоть и считается, что не наделены животные разумом, но ни одна лесная зверюшка беды планете не наносит и на равных правах с нами на земле живёт, - подытожил Матвеич.

Таёжное золото
Сросшиеся у основания, с ветвящимися отростками, почти двухметровые в размахе, рога лося набрали силу. Это было украшение, но если нужно, то и грозное оружие, которого остерегались соседи сохатого по тайге - большие бурые медведи. Их остроту, а также крепость копыт лося познали серые разбойники-волки, посмевшие прошедшей зимой преследовать и напасть на сохатого. Лесной великан никому не угрожал и не притеснял, но привык свободно гулять по лесу. Единственный, кого он считал старшим и к кому испытывал чувство уважения, - это седоволосый человек, который спас его во время пожара, когда он был ещё маленьким несмышлёнышем, заменил потерянную мать и долго залечивал его ожоги, помог окрепнуть и вернуться обратно в лес.
Сохатый несколько раз в год приходил к своему спасителю, жившему на самой окраине таёжного села. Матвеич всегда радовался его появлению и угощал сладкими зернышками, которые не растут в лесу. Рядом с человеком жили и товарищи детства лося - серьёзный пёстрый дятел и весёлый пушистый бурундук. Пока травоядный великан гостил у своих друзей, дятел тщательно осматривал его кожу, выковыривая личинки слепней, а бурундук, беззастенчиво бегая по всему телу и радостно щекоча лапками спину сохатого, не забывал прихватывать несколько пучков шерсти для обустройства своей и без того достаточно утеплённой норки.
* * *
В семье американского миллиардера Ричарда Дайера хорошо знали истоки происхождения своего богатства. Ещё в дореволюционные годы их предок Джордж Дайер, управляющий иностранной компанией самых добычливых в Нижнеамурье Колчанских приисков, сумел «скопить» солидный капитал, в смутное время гражданской войны успел вывезти оказавшееся «ничейным» русское золото и выгодно вложить в дело. Сейчас компания удерживала прочные позиции в международном бизнесе, вела разведку и добычу полезных ископаемых в Канаде, США, ЮАР.
Инвестиционная политика России, привлекающая иностранные капиталы, на рубеже 20 – 21 веков вновь позволила иностранным предпринимателям распоряжаться природными богатствами.
Хранивший в семейном архиве ещё старую дедовскую карту разведанных фантастических богатств Нижнего Амура, Ричард Дайер оказался у готового пирога первым. Имея на вооружении новую технологию по извлечению связанного золота из сульфидных минералов, американская компания собиралась добывать не только рассыпное золото, но и повторно использовать отработки ещё дореволюционных приисков с большим остаточным процентным содержанием драгоценного металла. Хваткий, видящий «перспективу» дела, Дайер в то же время понимал, что положение по бесконтрольному использованию недр в России не может продлиться бесконечно долго, и спешил выжать из амурской земли как можно больший капитал.
Территория, оговоренная условиями международного договора, активно осваивалась. На многих таёжных ключах, раньше не доступных для хозяйственной деятельности человека, трудились бригады золотодобытчиков. Шум привезённых из Америки усовершенствованных драг и небольших мобильных обогатительных заводов отпугивал когда-то гнездившихся здесь птиц и выводивших потомство зверей. Дайер снимал лишь «сливки», отрабатывая участки с высоким содержанием золота. Ему было мало дела до красот природы. Американец считал: «Беседы о нравственности и гуманизме хороши лишь для светской беседы. Настоящая жизнь любит людей жестких, без предрассудков, умеющих рискнуть и, если нужно, то многим пожертвовать ради собственной выгоды. Все чувства, желания и человеческие возможности имеют один эквивалент – деньги».
* * *
В четвёртую зиму сохатый увёл своих сородичей из распадка, так как туда явились и обосновались люди. На новом месте пришлось защищать своё семейство - трёх лосих и двух бычков-первогодков - от живших там волков. Но не уберёг. Улучив момент, когда он пробивал в метровом снегу дорогу к ивовым зарослям, на изгибе реки, коварные хищники всей стаей напали на оставшихся без охраны копытных животных. Когда глава семейства прибежал на помощь, было уже поздно – большая лосиха, пытавшаяся противостоять серым хищникам, неподвижно лежала на ярко-белом снегу. Чтобы сохранить остатки семейства, сохатый повёл соплеменников поближе к человеческому жилью.
Матвеич принял лосей радушно. Угощал вволю овсом и солью. По тому, как, встревоженно вскинув голову, захрапел сохатый, когда с наступлением ночи завыли недалеко от села волки, Матвеич догадался, что напугало травоядных животных. Два дня деревенские мужики отгоняли волков выстрелами.
Облюбовав молодой осинник недалеко от села, весь остаток зимы стадо лосей продержалось в нём и, лишь когда земля начала освобождаться от белоснежных одежд, ушло в тайгу. Вскоре лоси нашли участок леса с неглубоким лесным озером и поселились там.
* * *
Стас Комов, имеющий российский диплом мастера геологоразведочных работ, несколько лет трудился в отечественных акционерных золотодобывающих предприятиях и знал толк в деле. Привлечённый обещанием солидного денежного вознаграждения, в новом сезоне он предложил свои услуги иностранной фирме и, после назначения руководителем небольшого прииска, набрал людей из числа ранее знакомых с ним по работе в российских золотодобывающих предприятиях.
Обстраиваясь в тайге, золотодобытчики соорудили из срубленных здесь же, стройных, с красно-коричневой древесиной, лиственниц небольшие домики, проложили дорогу для транспортировки технического оборудования.
Вода из горного ручья промывала подаваемый на драгу грунт и, оставляя в «стальных силках» только более тяжёлые фракции золота, замутненная, сбегала по таёжному распадку в крупную лесную реку. Заработок золотарей напрямую зависел от количества добываемого жёлтого металла.
Но золото, кроме массы своих достоинств, имеет и один недостаток – его всегда не хватает. А жажда «накопительства», бывает, заражает хуже иной опасной болезни. Когда знакомый ингуш Хасан Марзоев предложил продавать часть добываемого золота по цене, почти в два раза превышающую расценки, установленные американской компанией, Комов посчитал это предложение выгодным. Дальневосточное золото теперь уходило на сторону, ингушам - перекупщикам, имеющими свой канал переправки драгоценного металла в Турцию.
* * *
Работники заказника обнаружили тёмно - коричневый ручеёк, который впадал в Кумлю и, долго не растворяясь в общих потоках, тянулся мутной полосой вдоль правого берега реки. Зашедшая на нерест горбуша старалась огибать его, а осёдлые мальма и хариус покинули прежде чистую реку. Матвеич вместе с работниками заказника поднялся вдоль ручья до золотодобытчиков. Руководитель прииска представил документы, согласно которым следовало, что добыча золота производится законно, а от дальнейшего разговора с посторонними людьми, сославшись на нехватку свободного времени, уклонился,
Однако Матвеич, узнав, кому принадлежит прииск, вскоре появился в российском офисе фирмы Ричарда Дайера. Американец, считавший своё присутствие в начальный период работы на новом месте обязательным, встретил пожилого визитёра более приветливо, чем его подчинённый, а вскоре с неподдельным интересом слушал бородатого седовласого старика. Конечно, Дайер не разделял мнения своего собеседника. Но ему крайне важно было узнать, что тревожит этого русского «питекантропа», в котором, несмотря на скромную одежду, он почувствовал мощного противника своим уже давно сложившимся убеждениям.
- Разрушен большой участок тайги. Нарушены пути миграции животных. Из ручья ушла рыба, - с сожалением говорил Матвеич о негативном влиянии золотодобытчиков на природу заказника.
- Золото того стоит. На запасы золота с прииска можно построить красивый город с общей площадью больше вашего участка тайги, - привёл свой довод промышленник.
- Золото - это придуманное богатство, лишь камень, не краше других. Тайга же после такого отношения к себе никогда не восстановится. А насчёт красоты, так любое дерево или даже листок с него больше притягивает взор и совершеннее любого здания, построенного человеком.
- Так устроен мир. И тут ничего не поделаешь. Кто победней, рассуждает про справедливость, а разбогатев, начинает думать иначе. Такова суть человека.
- Однако в США вы стараетесь избегать вредных производств.
- Что ж, это условия мирового бизнеса, распределение рынков сырья, ролей в них отдельных государств. Эти правила нужно просто принять таковыми, какие они есть, - замысловато, но уверенно рассуждал американец.
- Правила на земле совсем другие. Человек может скрыть от других людей свои истинные мысли и чувства, но он не может спрятаться от создавшей его Природы. Здесь он виден, как на ладони.
- Мне очень интересны ваши рассуждения, я обязательно приму их к сведению, - заверил собеседника на прощание, широко улыбаясь, Дайер.
Так и не убедив американца в необходимости прекращения золотодобычи на Светлом ключе, проявив настойчивость и подключив к решению волнующего его вопроса региональный экологический комитет, Матвеич сумел добиться желаемого. После долгих согласований и хождения по различным инстанциям было принято официальное постановление о закрытии прииска.
* * *
Ричард Дайер без большого желания готовился к переносу оборудования и переводу людей на другое место. Он пытался объяснить местным властям и экологам, что понёс неоправданные затраты, но только добился отсрочки переноса прииска до наступления устойчивых морозов, что сделает лесные дороги более проходимыми.
Сейчас Дайер беседовал с ранее назначенным директором прииска Комовым. Эксперты его компании, анализируя химический состав золота, поступающего на международный рынок из Турции, находили его идентичным с добываемым подразделением на Дальнем Востоке. Сейчас, разбираясь в сложившейся ситуации, Дайер пытался оценить возможную полезность Комова в своём дальнейшем бизнесе.
Понимая, что может лишиться доходного места, Комов заискивал и лебезил перед иностранцем, обещая в короткий срок исправить положение дел на прииске. И если подтвердятся случаи хищения золота, строго наказать виновных. Так и не разобравшись по холодному блеску глаз иностранного хозяина, какое решение тот собирается принять, Комов попробовал использовать последний аргумент.
- Господин Дайер, я слышал, вы охотой интересуетесь. У нас недалеко от прииска лоси на солонец приходят. Здоровущие.
Комов даже не подозревал, каким удачным было его последнее предложение. Ричард Дайер был хорошо известен среди трофейных охотников Америки. Охота была его единственной слабостью, которую он, на время оставляя дела компании, себе позволял. Обычно скупой на благотворительность и вкладывающий постоянно растущий капитал только в дело, американец был более чем расточителен при покупке штучных инкрустированных ружей, дорогих собак, разнообразного охотничьего инвентаря. В загородном доме Дайера холл украшала большая коллекция, состоящая из чучел бизона, зебу, жирафа, слона и других крупных и мелких животных, составленная после сафари-туров в разные уголки земли. Но давней мечты миллиардера - головы лося с большими лопатовидными рогами, обитающего на Дальнем Востоке России, в этой коллекции пока не было.
* * *
Зелёная пупырчатая лягушка, разомлевшая под полуденным августовским солнцем, задремала на широком листке белой лилии. Лениво переворачиваясь, чтобы подставить другой бок тёплым лучам, лягушка случайно увидела приближающуюся к ней странную цаплю с множеством страшных, торчащих в разные стороны острых клювов. Ни секунды не раздумывая, представительница земноводных нырнула в воду и, пережидая угрозу, затаилась на дне.
Но лягушка испугалась зря. Над серебристой гладью неглубокого лесного озера возвышались лишь рога лося. Сохатый громко и с удовольствием фыркал и время от времени срывал сочные побеги кубышки и аира, которыми заросла тихая озёрная вода. Выбравшись на берег, стряхнув с себя остатки позолоченной в лучах солнца воды и вытянув вперёд голову, увенчанную ветвистой «короной», лесной великан громко затрубил. Этот олений клич, похожий у сохатых больше на стон, далеко разнёсся по тайге. Сохатый собирал своё разбредшее за лето семейство и предупреждал, что даст достойный отпор любому, кто попробует помешать ему.
Этого звериного зова не хватало природе, как любого, даже самого маленького, листка на дереве, как утёса на берегу реки, как белого, плывущего по небу облака… Потому что только это всё вместе - гармония, и отсутствие её даже крохотного элемента уменьшает звучание и красоту других.
Лось, ещё издалека, услышав по шороху листвы, что кто-то посторонний приближается к озеру, стал вдыхать ноздрями воздух. Уловив запах человека, рогач перестал беспокоиться, приняв людей за миролюбивых ягодников или грибников. Однако дальнейшее передвижение людей по лесу насторожило сохатого - люди крались, как волки, скрадывающие добычу, а затем остановились. Чтобы выяснить, что происходит, сохатый обежал подозрительное место с подветренной стороны.
Со склона сопки глава лосиного семейства увидел людей с ружьями. Их оружия были направлены на ничего не подозревавшую лосиху, обгладывающую ветки с подломленной недавним ветром старой ивы.
Не успели Дайер с проводником и 10 минут пролежать в засидке, как на выстрел вышла лосиха. «Конечно, это не сохатый, но и такой возможности упускать не стоит», - решил американец. У лосихи не было шанса: пристреленное ружьё охотника, снабжённое к тому же прицелом, было направлено точно под лопатку, где бьётся сердце животного. Дайер уже готов был нажать на спусковой крючок, когда, на мгновение его опередив и вызвав замешательство, со склона сопки галопом скатился необычно большой лось и, подталкивая лосиху грудью, погнал дальше от опасного места. Американец не ожидал такого поворота событий и, торопясь, стал высматривать новую живую мишень. Пуля, отправленная им в спешке, попала правее убойного места, только ранив животное. Следующий выстрел был нанесён в круп убегающего сохатого.
Рогача несколько раз обожгло, но, несмотря на кровоточащие ранения, лось, закрывая от выстрелов самку, продолжал бежать. Видя, что животные могут уйти, в дело включился Комов, до этого желавший угодить «хозяину» и не принимающий участия в стрельбе. После ещё двух прицельных выстрелов сохатый спотыкнулся и остановился, отперевшись боком о ствол высокой осины. Дерево, вздрогнув кроной, будто пытаясь спрятать зверя от выстрелов, осыпало листвой. Но было уже поздно.
Навсегда остались в неподвижных глазах преждевременно погибшего лося отражения деревьев в озерной воде. Замерло на мгновение всё вокруг, и было слышно дыхание потревоженной вечности, лишённой своей маленькой частицы. Смолк ансамбль птиц и зверей, оглушённый известием о потере лесного солиста-трубача. Красным заревом вспыхнуло до этого синее небо от скатывающегося к земле солнца. И раньше времени заалела в приозёрной ложбине кисло - сладкая клюква…
* * *
Неизвестно, как общаются с Природой и между собой звери, птицы, растения. Но приходит время, и кто-то незаметно подаёт им сигнал: начинают штурмовать пороги и перекаты, устремляясь из моря в верховье горных рек для выведения потомства, стада лосося; умело устраивают свои ульи и муравейники насекомые; дружно летят над пожелтевшим лесом караваны птиц на юг; а бывает, животные по тому же сигналу спешат покинуть опасное место перед землетрясением или цунами…
Получив печальное известие о гибели друга, сжавшись в комок, долго неподвижно просидел на нижней ветке дерева бурундук. Дятел зашёлся бесконечной трелью, ослабев, срывался со ствола и вновь вспархивал на дерево. Увидев изнеможенную птицу, Матвеич подобрал, спрятал её за ворот рубахи и, как бы не обращаясь ни к кому, сказал:
- Человек считает себя венцом творения природы. Сам наделил себя правом распоряжаться всем на планете, мало считаясь с другими обитателями. И только один человек, в отличие от птиц и зверей, наделённый разумом, использует этот разум во вред себе и всем другим существам планеты, разрушая её. Человек просто не знает своего предназначения.
Мутамур

Несмотря на небольшие размеры села, хлопот у главы администрации через край. Особенно если ответственно относиться к порученным обязанностям, а не пользоваться отговорками и не искать повод для отсрочки или отказа в просьбе или ходатайстве односельчан. Свет в кабинете сельского руководителя порой горел до позднего вечера, а жители села привыкли, что, даже если не застанут его в конторе, могут в любое время со своей проблемой постучаться в дверь старой бревенчатой избы, где жил Иван Матвеевич.
В начале августа Матвеич обговаривал условия договора с представителем местного лесхоза о льготной заготовке дров для пенсионеров, когда по коридору одноэтажного брусчатого здания сельсовета раздался топот ног бегущего человека.
Дверь кабинета главы резко раскрылась, и, едва переступив порог, тракторист совхоза Иван Свиридов, будто боясь, что его не услышат, закричал:
- Беда, Матвеич! Людей поднимать надо! Маришку спасать!
Маришка была третьим и последним ребёнком в семье Свиридова. Отец её баловал, но девчонка хорошо училась и, благодаря своему бойкому характеру, была лидером во многих детских шалостях и играх.
Заметив пробежавшего Свиридова, а затем услышав крики из кабинета главы, здесь же стали собираться другие работники администрации и пришедшие на приём посетители.
- Что случилось? Объясни толком? – не препятствуя произвольному скоплению односельчан, спросил у тракториста Матвеич.
Из сбивчивого, непоследовательного рассказа Свиридова, недоверчиво переспрашиваемого односельчанами, выходила следующая невероятная история. Ватага ребятишек ходила за ягодой в лес. Возле реки дети увидели необыкновенно большую змею, которая стала их преследовать. Испугавшись, ребята бросились бежать. Когда собрались на лесной дороге, недосчитались Маришки.
- Это когда же гадюка за людьми гонялась? А других змей у нас нет, - с сомнением отнесся к словам односельчанина представитель лесхоза и успокоил: - Погоди, скоро появится твоя Маришка.
- Дети говорят, что змея на анаконду похожа, - уже не так взволнованно добавил Свиридов.
- У страха глаза велики! Крокодилов с бегемотами они там не видели? - заметил кто-то из собравшихся.
Однако к сообщению Свиридова Матвеич отнёсся достаточно серьёзно. По мере того, как он слушал тракториста, выражение его лица становилось всё более встревоженным. Дослушав Свиридова, глава села решил:
- Вот что, время к вечеру. Пока не стемнело, нужно найти девочку. В тайге и взрослому человеку легко заблудиться, а тут ребёнок. Мало ли чего.
- Мужики, ружья у кого есть, с собой захватите, - сказал до этого молчавший охотник Игнат Логинов, волей случая оказавшийся в кабинете главы.
По дороге к предполагаемому месту нахождения девочки Матвеич поинтересовался:
- Тебе что-то известно, Игнат?
- Не хотел раньше рассказывать, думал, всё равно не поверите. В прошлую зиму повадился из моих ловушек, что у Амура расставлены, какой-то зверь соболей и лис воровать. Я следы его посмотрел - ничего понять не могу: сколько лет охочусь, никогда таких отпечатков лап не видел. По всему видно, зверь больших размеров и, что странно получается, я проверил: следы из Амура ведут и туда же возвращаются. Я терпел до поры, а потом решил подкараулить. Два дня в засаде у реки просидел. На вторую ночь лёд затрещал, подломился и из воды зверь вылез. А луна полная была, я хорошо рассмотрел. На огромную рыбу похож, только дополнительно к плавникам две пары лап и зубы выпячиваются из-под челюстей. Вылез, огляделся по сторонам и вперевалку к моим ловушкам направился. Я стрелять не решился, встал на лыжи и от греха в другую сторону покатился, - желая убедиться, поверил ли его рассказу собеседник, охотник пристально посмотрел в лицо Матвеичу и добавил: - Кажется, небылица какая, а я собственными глазами всё видел.

Маришка никогда не испытывала такого страха. В лесу, где она много раз бывала, появилось чудовище, как из фильмов ужасов, и погналось за ней. В последний момент девочка успела забраться на дерево, откуда наблюдала за дальнейшими событиями. Змея сначала обвила дерево кольцом, собираясь брать добычу измором, но, примерно через полчаса, поползла к реке. То, что увидела Маришка позднее, заставило её ещё больше от страха обхватить дерево. Вдоль реки брёл, переворачивая замшелые камни, бурый медведь. Змея, заметив приближение животного, приготовилась к броску. Косолапый, хоть и улавливал запах змеи, но не испытывал ни капли страха, так как привык не бояться пресмыкающихся. Большого извилистого тела, похожего на упавшее замысловатое, закрученное дерево, слившегося по цвету с местностью, медведь подслеповатыми глазами не замечал.
Пружина змеиного тела распрямилась на миг в молниеносном броске и тут же свилась стальной спиралью вокруг медведя. Змеиные зубы, впившись в медвежий загривок, впрыснули порцию яда. Нормальное функционирование внутренних органов и слаженность движений косолапого расстроилась под воздействием яда, и он захрипел под прессом сжимающегося змеиного тела. Через мгновение всё было кончено. Змея, заглотив задушенного медведя целиком, около часа отдыхала на месте трапезы, а потом, переплыв реку, уползла в глубь леса.
Маришка, наверное, так бы и не слезла с дерева, если бы не услышала и не откликнулась на крики ищущих её людей. Рассказу девочки не поверили бы, если бы не странный, извилистый след неизвестного животного, ведущий в лес.
Охотник, осмотрев след, сообщил Матвеичу, что он отличается от того, который ему приходилось видеть на своём охотничьем участке.
* * *
Руководство района, обеспокоенное неоднократными заявлениями жителей о встречах с непонятными животными и отказами рабочих ряда предприятий, находящихся в лесной местности, из-за боязни выходить на работу, обратилось в край с просьбой оказать помощь в разрешении создавшейся ситуации. По результатам деятельности особой комиссии, созданной краем, проводилось совещание, куда наряду с другими главами поселений и руководителями предприятий был приглашён Матвеич.
- Я хочу вас сразу предупредить, что, во избежание ненужной паники у жителей региона, нужно ответственнее относиться к собственным заявлениям и, соответственно, вести разъяснительную работу среди населения. Экономика района: золотодобыча, лесозаготовки, рыбный промысел - не должна останавливаться из-за чьих-то досужих вымыслов и сплетен. Кратко введу вас в курс дела. Действительно, в течение последнего года от ряда руководителей рыболовецких предприятий и глав сёл, расположенных в нижнем течении реки Амур, поступили сообщения, что непонятным образом разрушаются заездки, а на бревнах, из которых они строятся, обнаруживаются следы крупных зубов неизвестного животного. Также проживающее здесь население взволновано исчезновением нескольких человек, рыбачивших в акватории реки Амур. Почему-то нашлись желающие связать эти события между собой. Хочу подчеркнуть, что доподлинных случаев нападения животного на человека не зафиксировано. Кроме того, специально организованному военизированному отряду удалось поймать одно такое животное. Предлагаю внимательно выслушать представителя науки Ипполита Эдуардовича, - до этого говоривший человек в ладно скроенном штатном костюме, но с заметной военной выправкой, представившийся Анатолием Сергеевичем, присел, разрешительным кивком головы подав знак следующему выступающему.
«Представитель науки», в противоположность первому оратору, скорее всего мало интересовался модой, был одет в новый, но весьма угловатый пиджак, невыразительные брюки и резко контрастирующими с ними по цвету туфли. Впрочем, несовременное одеяние учёного с лихвой компенсировалось характеризующими его как цельную личность, умными широкими глазами, придававшими слегка удлиненному бледному лицу особую сосредоточенность.
- В Амурском лимане выловлено неизвестное науке животное. При проведении биологической экспертизы установлено, что произошла мутация обитающей здесь рыбы – калуги, - Ипполит Эдуардович стих, а затем, сняв и протерев очки, посмотрев куда-то далеко и будто что-то увидев, что прояснило его разум, продолжил, при этом то и дело, поглядывая на Анатолия Сергеевича. Со стороны было заметно, что учёный не говорит всего, что думает, и накладывает на свои мысли и соображения цензурный штамп. - Это животное, назовём его Мутамур, может обитать и под водой, и на суше, так как его органы дыхания выделяют кислород из любой среды. Можно предположить, что в реке ещё существует мутамуры. Пока мы не можем утверждать, что это животное может представлять опасность для человека. Сейчас сложно установить причину мутации, но можно предположить, что к этому привели изменения в экосистеме региона. Вы, наверное, слышали о глобальном потеплении, связанном с особой активностью солнца. Коснулось потепление и ваших мест. Регион всё активнее заселяют сороки и скворцы. Появилась на Нижнем Амуре кожистая черепаха. Таёжные массивы осваивает гималайский медведь. Побочным эффектом, скажем так, стала мутация отдельных особей калуги.
После выступления Ипполита Эдуардовича неожиданно для членов краевой комиссии, внеся сумятицу в заранее обговоренную повестку совещания, слово взял глава администрации небольшого амурского села:
- Конечно, можно было допустить, что причиной всему потепление. Однако изменение климата наблюдается в целом на планете, но нам не известны больше случаи образования новых видов животных. И поэтому необходимо рассмотреть другие версии. Мне представляется более убедительным то, что постоянный сброс в бассейн Амура неочищённых отходов промышленных предприятий России и сопредельных государств привёл к изменению среды обитания животных. Большинство хлорорганических и бензольных соединений, солей тяжелых металлов, которые длительный период превышают в Амуре допустимые нормы, попадая в организм обитающих здесь животных, не выводятся или практически не выводятся. Их накопление до определённых пределов приводит к гибели живого существа или к таким изменениям в наследственном аппарате, которые сложно предсказать…
Матвеич рассказал о встречах односельчан с рыбой и змеёй мутантами.
- Ну, вот теперь ещё и змея. Вы хоть сами её видели? – недоверчиво спросил Анатолий Сергеевич и, получив отрицательный ответ, недовольно добавил: - Вот видите, на одном факте примятой травы такие далеко идущие предположения. Девочка насмотрелась мультиков-страшилок, а мы будем их друг другу пересказывать. Несерьёзно. Я ещё раз всех призываю: давайте к своим словам и заявлениям относиться более ответственно.
Анатолий Сергеевич известил присутствующих в зале людей о том, что для контроля над ситуацией созданы специальные отряды, привлечены военные и милиция. Он также уверенно заявил о том, что все мутамуры будут отловлены и уничтожены. Ипполит Эдуардович и Анатолий Сергеевич ответили на вопросы небольшой группки собравшихся людей.
По окончании совещания представитель науки о чём-то долго, заинтересованно беседовал с Матвеичем…

* * *
Возвратившегося в родное село Матвеича ждали неожиданные известия.
- У нас новое ЧП, - сообщили ему в сельсовете. - У Самойловой с пастбища прямо днём корова пропала. Когда стадо подходило к опушке леса, оттуда выползла змея. Коровы с пастухом врассыпную, а Зорька – стельная корова чёрно-пёстрой масти - отстала и стала добычей змеи. Сейчас селяне ночью боятся из дома выйти. С хутора в школу детей не отправляют.
На сельском сходе жители, понимая, что в сложившейся обстановке могут надеяться только на себя, решили сами найти и отстрелять непонятное животное. На следующий день группа добровольцев отправилась на поиски терроризирующей село змеи. Выйдя на широкий извилистый след, который можно было принять за отпечаток одноколёсного необычного автомобиля, люди начали преследование животного. На второй день, выяснив, что змея, совершая манёвры, всё же постепенно направляется к морю, односельчане разделились на две группы. Один отряд, с Матвеичем во главе, выждав время, должен был продолжить преследование, второй, где старшим был Игнат Логинов. - зайти с моря. Селяне считали, что таким образом смогут взять змею «в клещи». В случае встречи с пресмыкающимся и в непредвиденных обстоятельствах, когда нужна будет помощь, договорились извещать друг друга выстрелами. Позволив группе Логинова уйти на значительное расстояние, отряд Матвеича продолжил распутывать зигзаги змеиного следа.
Чем дальше продвигалась группа людей, тем больше удивляла изменяющаяся природная картина. Рано пожелтевшие, наполовину потерявшие листву деревья, с уродливо изогнутыми, казавшимися неестественными стволами, жалобно тянулись ветвями к небу. Преждевременно состарившийся прибрежный лес стал превращаться в топкое болото. С виду прочные кочки предательски проваливались под ногами. Жёсткая, остролистная осока, за которую хватались путники, чтобы удержать равновесие, безжалостной бритвой резала руки. Мрачная, безразличная тишина, в которую было погружено болото, лишь изредка нарушалась хлопками лопнувших пузырей. Сапоги всё глубже проваливались в трясину, и, чтобы сделать следующий шаг, приходилось тянуть их за голенища. Болото привыкло только брать, а не отдавать, и поэтому все животные предпочитали обходить это гиблое место стороной. Только необычное существо могло себя здесь чувствовать хорошо. По-видимому, это и было логово змеи-мутанта, откуда она совершала кровожадные набеги.
«Но что произошло с лесом, что могло так повлиять на растительность?» - с тяжёлыми мыслями шёл во главе группы Матвеич.
Отряд ненадолго остановился, чтобы отдохнуть и осмотреть местность, а затем продолжил путь. Сразу после полудня, услышав далёкие приглушённые выстрелы, Матвеич с людьми поспешил навстречу группе Логинова,
Когда отряд выбрался к морю, то представившаяся картина была ужаснее, чем видимая ранее.
Когда-то живописная и уютная морская бухта была заполнена нефтяным пятном. Причиной экологической катастрофы стал аварийный выброс нефти на буровой платформе, расположенной на Сахалинском шельфе. На берегу, на месте выброса нефти, лежала задохнувшаяся от нехватки воздуха и отравленная растворённой в воде нефтью, рыба. Кулики и чайки не могли взлететь: нефть растворила жировую плёнку, покрывающую оперенье птиц. Часть птиц с намокшим оперением уже погибла от переохлаждения. Самый крупный пернатый обитатель побережья - большой белоплечий орлан - растерянно вертел в разные стороны головой. Несмотря на предпринимаемые попытки, птица так и не смогла подняться в воздух, хотя из гнезда на самой высокой в округе лиственницы птенцы тонким писком сообщали, что давно проголодались.
Дятел, облетая почерневший берег, быстро определял и стуком указывал, где находятся ещё живые обитатели прибрежной тайги. Люди собирали животных, очищали от попавших на тело фракций нефти и переносили на более чистый участок побережья. Нефть собирали и сливали в специально выкопанные на берегу ямы. Работа с небольшими перерывами на еду и сон продолжалась трое суток. Однако от нахождения в зоне постоянных ядовитых испарений людям становилось всё тяжелее дышать, самочувствие спасателей постепенно ухудшалось. Матвеич решил выводить людей с места катастрофы, собираясь вскоре, специально подготовившись, вернуться и продолжить спасение морского залива. С гнетущим настроением покидали люди морское побережье.

* * *
Любое живое существо появляется на свет в независимости от своего желания. Рождение того или иного биологического вида обусловлено всем многообразием сложно анализируемых и устанавливаемых факторов и закономерностей окружающей среды. А появившись на свет, оно данными ей силами и способностями отстаивает право на своё существование. Для одних существ окружающий мир становится неблагоприятным и угрожающе опасным, для других же - оптимальным.
Змея, свернувшись в клубок, отдыхала на прибрежных камнях. Гадюка не диковинка для этих мест и давно освоила северные регионы Евразии, если бы не ряд биологических особенностей Диаметр её тела был размером со ствол 50-летней лиственницы. Тело покрывала шкура, которая больше походила на броню и была не чувствительна ко многим химическим реагентам.
Сытая гадюка, с раздутым телом от проглоченной коровы, безразлично проводила взором идущих вдоль прибрежной полосы моря людей. Но когда несколько дней позднее люди возвращались, взгляд её уже не был столь равнодушен. Прохладное хмурое утро делало холоднокровное животное не таким быстрым в движениях. Но змея всё равно сопровождала группу людей, выбирая подходящий момент для нападения. Тревожный стук дятла предупредил Матвеича о надвигающейся угрозе. Однако, несмотря на осторожность людей, атака змеи для них была внезапной. Жизнь охотника Логинова, идущего первым, спасло лишь то, что укус змеи пришёлся на ружье, которое он сжимал в своих руках. Прежде чем разломиться на части, ружьё успело выстрелить от сильной встряски. Оглушённая, но не задетая выстрелом змея, отбросив в сторону двух человек ударом хвоста, свернулась в клубок, изготовившись к новому броску. Только после нескольких прямых попаданий в голову, которые произвели, не растерявшись, люди, змея забилась в предсмертных конвульсиях…
* * *
Последнюю ночёвку перед возвращением в село отряд решил провести на берегу Светлого ключа. Люди после ужина собрались вместе на берегу.
- Хоть свободно можно вздохнуть, - с облегчением заметил кто-то из односельчан.
- Надолго ли? Рано нам успокаиваться. Природа уже не справляется с результатами бездумной деятельности человека, - говоря, Матвеич прислушивался к журчанию ручья.
- Мы боремся лишь с последствием, но не устранили причины происшедшего. Масштабы следующей экологической катастрофы могут быть ещё более угрожающими. Мы запустили механизм, способный привести к уничтожению всего живого. И на одном участке тайги, даже в пределах одной страны, обеспечить экологическую безопасность планеты невозможно. В природе всё взаимосвязано. Нужна общая координация усилий. На каждый свой новый шаг хозяйственной деятельности человек должен испросить согласие планеты.
Звучание бесконечной симфонии распространялось над таёжным заказником: раскачиваемые ветром, шумели высокие деревья, перекликались непоседливые птицы и дикие звери, звенели прозрачным хрусталём лесные реки и ручьи. В небесной сини соединялись и акустировались эти звуки. Но что-то было в них незаконченное, незавершенное. То ли не хватало каких-то далёких отзвуков, то ли музыкантов, то ли нужного огранения мелодии, то ли кто-то мешал главному дирижеру сделать правильные взмахи дирижёрской палочкой.

 Затерянная деревенька


Так и бежим мы по времечку всё вперёд и вперёд, всё мы заняты, всё нам некогда, недосуг оглянуться и вспомнить прошлое. Книг родовых не ведём, и хорошо, если держим в памяти, как там поживали наши предки, хотя бы пару поколений назад… Иваны, не помнящие родства…

А чего, там, напрягаться, всматриваться в этакую поросшую небыльём темноту, зачем хранить в чуланах памяти нашу прародину - лапотную Русь: первобытную кузню и мельницу; крестьянина с бородой по пояс и лошадью, надрывно тянущей за собой плуг; парня с затёртой гармошкой и кочующей из века в век частушкой; заневестившуюся девицу, на Святки выглядывающую в воде суженного - ряженного; бабку - знахарку и живущего за русской печкой домового…

По нынешней-то компьютерно-интернетной эпохе наше прошлое - полное невежество, анахронизм и атавизм - наступи на него одной ногой, как на хвост пупырчатой ящерки, отвалится, да и шут с ним, не беда: новый нарастёт, лучше прежнего, лощённый и напомаженный.

А если не полениться и хоть немного отодвинуть паутину, коей обильно заросла тропинка в прошлое, то увидятся наши предки небывалыми богатырями, кудесниками и мечтателями: в поисках Беловодья и Китеж-града открывающие новые земли, бесстрашно пускающиеся на паруснике через моря - океаны, мастера на все руки, что сами пряли и ткали, плавили и ковали, столярничали и плотничали… По той ли дорожке мы идём, что затевали в своих мыслях - мечтах наши пращуры, свериться да посоветоваться бы.

С каждым весенним паводком всё дальше уносится то время, когда капитаном Невельским открывались и определялись восточные амурские рубежи России, когда благодаря муравьевским сплавам обрастали берега могучей реки новыми хуторами и сёлами. После горького поражения России в Русско-Японской войне 1905 года Страна Восходящего Солнца по-своему перекроила границы на карте мира и, особо не церемонясь, прихватила у проявившего слабость северного соседа всю Курильскую гряду и Южный Сахалин. В период гражданской войны и образования буферной Дальневосточной Республики азиатские колонизаторы претендовали на территории вплоть до Урала. Но к концу 1922 года всё ещё жадно облизываясь, но поперхнувшись, так и не проглотив лакомый кусок, японцы покинули материковую часть России. И пришедший было в опустение после разрушительных войн и пожаров дальневосточный край стал сызнова заселяться вольными людьми.
В 1928 году на рейде Николаевского порта, устав молотить лопастями амурские воды, прогудел двухтрубный колёсный пароход, буксирующий за собой баржу с переселенцами. На небольшую, недавно отстроенную деревянную пристань, высадилась партия новосёлов. Среди них семья Засухиных: Егор Ерофеевич, Вера Семёновна и их дети Игнат, Луша, Таня, Маруся, Сергей, Аня. Им не привыкать, ехали не из европейской части России, а из села Чесноково, по современной карте находящегося в составе Амурской области. Жили Засухины в верховьях Амура, а теперь со своими традициями и обычаями пожаловали в самые низовья реки. Родившиеся в 19 веке, много повидавшие, свидетели двух революции, первой мировой и гражданской войн, старшие Засухины выбрали на место жительства небольшую деревушку Какарму. Не имея капиталов в заначке, амурскую эпопею начинали почти на пустом месте, сами строились, обзавелись хозяйством. Егор Ерофеевич со временем возглавил местный колхоз, Вера Семёновна осталась рядовой колхозницей. Подросли дети и уже не покинули Дальнего Востока, разъехались по разным сёлам и городам края российской земли, давая новые ветви своему роду-племени.

По молодости если и слышал что вполуха про поселение Какарму, про свои истоки, то как-то не цепляло, не отдавалось в сердце, не чувствовал кровной связи. А тут захотелось отыскать чудо - деревушку, непременно побывать там, чтобы понять, где всё начиналось, откуда пустил корни на Нижнеамурье засухинский род…

Закипала и пенилась за кормой водица. Весёлым урчанием приветствуя колонии чаек, чиркая воду и готовясь вот-вот взлететь птицей, «казанка» уходила вверх по протоке. Хозяин лодки из посёлка Маго был немногословен, да и под шум мотора особо не поговоришь. Ныне, недалёкие 25 километров под мотором от села Маго в сторону Орель-Чля, а раньше, если повезёт, раз в год катером, а в остальное время на весельных лодках и собачьих упряжках.

В изумрудных лугах разметались большие и малые рукава амурских артерий, прятались в зарослях тальника и осоки старицы и озерца. Пальвинская протока то искрилась первобытными малахитовыми зеркалами омутов, то перемигивалась с бирюзовым небом брильянтовыми лучиками перекатов, то, не скупясь, осыпала позолотой берега. Слова восхищения необъятными просторами и красотой здешних мест, сорвавшиеся с губ, но так и не умеющие передать всего величия, как никчёмные и недостойные, терялись и тонули сразу за кормой лодки...

Долина неожиданно сузилась, и протока, насколько было видно, пропадала - терялась где-то между холмов и сопок под гребнем таёжного хребта. Но наступающие на нас хмурые таёжные великаны, щетинившиеся еловыми и пихтовыми пиками, расспросив и распознав («Кто такие? Отколь путь держите? Для какой нужды?»), не видя подвоха и злого умысла, дружелюбно расступались, пропуская нас в тайные сокровенные дали…

- Приехали. Твоя Какарма, - сообщил проводник и направил «казанку» к берегу. Выгрузив мой багаж и резиновую лодку, на которой на следующий день я собирался выбираться назад, проводник заторопился в обратную дорогу.

На склоне сопки, по воле божьей, без устава, не нахрапистые, без заковыристых прибабахов, не зная улиц и кварталов, вольно рассыпались домишки. Будто махнул рукой сеятель, и, где упало семя, получился всход, и по небесному уразумению выросла деревушка. Да видно запамятовал зародитель о всходах, оставил без догляда и присмотра своё детище. Скособочились, скукожились, вросли в землю избёнки, сиротливо взирают на белый свет, словно остыла небесная кузня, некому натягивать меха, раздуть огонь в дающей жизнь плавильне.

Быстро обошёл Какарму и сделал для себя неутешительный вывод: нежилая, брошенная деревня. Несколько домов с порушенными крышами, отчасти разобранные, что добру пропадать, а большинство и вовсе сгинувшие и напоминающие о себе лишь рядом нижних истлевших венцов и обломками печного кирпича.

Я выбрал себе место на одном из брёвен и отрешенно смотрел на протоку, пытаясь понять и соизмерить то и сегодняшнее время. Когда-то здесь действовал какой-никакой колхоз, где трудились мои прадеды; в Какарме была начальная школа, в которой моя мать, макая перо в чернила, сваренные из гриба чаги, училась писать где придется, на любом обрывке бумаги, между строк исписанных конторских листков или (о счастье!), подаренной старой читанной-перечитанной газеты; в путину рыбы шло неизмеримо больше, чем сейчас, но не хватало соли, чтобы сделать полноценные заготовки; из средств коммуникации существовала на всё деревню одна радиоточка в доме учительницы…

- Эх, беда – лебеда! Раньше протока кипела, бродила, хмелела, а нынче совсем замелела, - неожиданно раздался совсем рядом певуче - плаксивый голос.

- Так, наверное, - повернув голову налево, машинально согласился я.

В двух саженях от меня, на том же брёвнышке, сидел старичок - моховичок, с неровной нечесаной бородкой и черепушкой, просвечивающейся под тополиным пухом истончившихся волос. Непонятного фасона, латаная – перелатаная рубашка с медными пуговицами, перевязанная на поясе бечёвкой, штаны-галифе с подвёрнутыми гачами, обувка дедка - катанки – обрезанные валенки - всё одеяние придавало ему необычный колорит. Возраста старичка точно было не определить: есть люди, преодолевшие некий рубеж - рубикон, когда годы не старят и их перестают считать, набрось или отними пяток - другой годков, какая разница? Уж если так в летах задержался человек, то живёт по высокому умыслу, ему-то и надо в день, чтобы утолить голод, ржаной сухарик или горсть ягоды, а то и насытится божьим подаянием - солнечной сурьей.

- Так, ты, там, где на людях, замолвил бы словечко, что пропадает, гибнет святое местечко, пересыхает речка, - вновь заговорил старик.

- Меня не послушают, - засомневался я и, в свою очередь, спросил, спохватившись: - А вы из Какармы?

- Выходит, здешний, кум берёзе, сват черешне, - продолжал говорить в рифму дедок.

- А где ваш дом? Как вас зовут?– допытывался я, ещё не веря, что в деревне действительно кто-то живёт, но ведь и не сказочный же персонаж изволил, вот так вот, без всяких, показать свой лик наяву.

- Иван я, но не Царевич, зови меня по простому Пантелеич, живу, где заходит солнце, с самого краю, ныне, где хочу, там гуляю, никому не мешаю, - собеседник махнул рукой неопределенно в сторону западной окраины села.

- Интересно вы говорите, складно, - запоздало заметил я.

- Вот, беда – лебеда! Рот тесен без песен. Чего зазря язык ломать, с русским словом нужно хороводы водить да вприсядку плясать! - ответил Пантелеич.

Мы враз односложно перекликнулись:
- Да-а-а.., - протяжно выдохнул я, соглашаясь с дедом и в то же время продолжая недоверчиво («откуда он взялся?») разглядывать собеседника.

- Ох – хо – хе – хе.., - добродушно отозвался старичок, наверное, вспоминая прошлое, успевая при этом ощупывать меня весёлыми глазками и разгадывать мои думки.

- Дедушка, а вы Засухиных знали? Расскажите, как вы тут жили? – воспользовавшись добрым расположением, заторопился я с новыми вопросами.
- Ну, а как же, знавал таковых. Вера-краса, до спины коса, да Егор-орёл, шесть детей завёл. Жили он тихо, но видали и лихо. Годы считали не днями, а праведными трудами… - верный своей манере рифмовать строки продолжал вести разговор Пантелеич и то, вспоминая тяжёлые и горькие испытания прошлого, плакал, то, радуясь добрым свершениям и радостным событиям минувших дней, по-детски открыто смеялся и в целом подкупал своей искренностью.

В то же время старожил говорил умело, расставляя акценты и добавляя, где нужно, художественной краски, что я живо перенёсся в минувшие дни, и картины прошлого как бы встали перед глазами, а слова Пантелеича постепенно стали доноситься издалека, направляя мои мысли в нужное русло. Когда я вернулся к реалиям из прошлого и посмотрел в сторону деда, того уже не было. Старик, как незаметно появился, так и ушёл.

Поставил палатку. Перекусил. Время в запасе оставалось ещё прорва, и я решил разыскать старика. Однако самым крайним западным строением в селе, на какое, как мне показалось, указывал Пантелеич, была хибарка–развалюшка, вряд ли годная для жилья. Ещё на что-то надеясь, я подошёл к возможному пристанищу старожила.

Дверь избёнки оказалась приоткрыта и, если каким-то чудом держалась, то благодаря тому, что полотно заклинило между косяком и порогом. В проёме была умело расставлена ловчая сеть, какую крестовик настроил так, что никакая козявка не проскочила бы. Завидев меня, паук подобрал лапки, как-то даже раздулся в размерах, заводил челюстями, то ли торопливо сучил в утробе пряжу, чтобы захомутать и сплести кокон, вокруг необычно крупной скорой жертвы, то ли пыжился для виду, на самом деле собираясь дать дёру. Предательски заскрипело прогнившее крыльцо, грозя вот-вот подломиться, да и стоило ли продвигаться дальше, воевать с пауком, ведь не залез же хозяин к себе в дом через окно.

- Эй, Пантелееич!.. – на всякий случай крикнул сквозь паутину, но, конечно же, не услышал ответа. Я развернулся и только теперь заметил недалеко от дома деревенский погост: старые могилки почти все заросли. Осмотрев кладбище, я вернулся к протоке…

Над серыми камнями и галькой берега нависла мрачная тишина. Некованым холодным металлом, поблескивала обезлюдевшая протока. На небе тесно сбивало и завивало пучки седых прядей, заплетало - развешивало клочья по еловым гривам и хребтинам. Кто-то без устали мял тучи и облака, готовя замес на большое пиршество… Из зашторенной синевы заурчало – загремело, пробило в решето набрякшие белесые космы, и забарабанило по воде тяжёлыми слепыми каплями. Сбило у одинокой яблоньки подвенечное платье, заплакали у протоки ветлы, загундосил, захлюпал болезненно - простужено, заслезился весь мир, хмуря и пряча остатки деревни за невесть откуда набежавшим туманом. Мгла быстро стирала все краски.

Поспешил укрыться в палатке. Свернулся калачиком и накрыло, запеленало душистым одеялом, сотканным из запахов приворотных трав, умасленных живицей из хвойного густолесья. Сладок и крепок сон под мерный стук дождя, под надзором предков, под родовой защитой…

Играло в три радуги небо. Лилась откуда-то добрая старинная песня. Лебеди - облака водили дружный хоровод. Плыла в ладье по синему океану – небосклону царевна невиданной красоты и ткала расписное в живых картинках полотенце. И чего там только не было: сверкающие жёлто-коричневыми срубами и украшенные резными ставнями избы маячили конями и петухами, прочно оседлавшими охлупни; извещая хозяев протяжным мычанием о необходимости готовить крынки да вёдра, стадо холмогорок с томящимся выменем лениво брело с лугов; дружно впрягшись в невод, тянули рыбаки переливавшуюся серебром и жемчугом удачу; с играми-затеями носились в льняных рубашках босоногие ребятишки…

Обратный путь предстоял не близкий. Рассвет только занимался, когда я накачал лодку, забрался в «резинку», сидел, но так и не решался окончательно покинуть Какарму, место, где рядом явь и навь, где легко перемещаешься из настоящего в прошлое, где ненадолго приоткрылась заговорённая дверь с тайными кодами и замками в далёкое царство. Приоткрылась, заблезило - заблажило чудными видениями и мирами, да и не ко времени захлопнулась.

Небо разъяснилось, будто не хмурилось-не слезилось, и не было вчерашнего дождя. Два раза в одну и ту же воду не войти. Где та водица, животворящая и плодоносящая, что омывала и кормила Беловодье? Давно утекла и растворилась в море-океане... И куда приведут – выведут нынешние времена, может, не сопротивляться, не перечить и отдаться на волю течению - пусть ведёт вода…

Я бы так ещё неизвестно сколько просидел, но лодку кто-то слегка подтолкнул, и она мягко закачалась на волнах. Я оглянулся - на берегу, довольно потирая руки, стоял Пантелеич:
- Беда – лебеда! Чего расселся, чай не невеста. Плыви, странник, нынче я здесь есаул и охранник. Плыви, бывай, но про пуповину свою помни: не рви, не рушь, не забывай! И травинка-былинка без корешков не растёт.

Волны покачивали лодку, и я из своей люлки-колыбели в последний раз взглянул на домишки, что, как цыплята без наседки, скрючились-скучились на взгорье и во все стороны выглядывали себе мамку. Повернулся по течению, куда сносило лодку, и, сначала заробев, прикрыл глаза ладошкой, а потом, набравшись смелости, отвёл руку и, не стыдясь, смотрел, как за излучиной протоки, густо намыливаясь цветочным мылом из лепестков ромашки и бессмертника, сбивая и расплёскивая пену в пузырчатую дымку, разметав до самых небес рыжие локоны, купалось светило. Натешило, остудило в парном молоке реки свои телеса, в прозрачных росах смыло мороку от недолгого летнего сна, лёгкое и радостное поплыло солнышко на синюю горку. Довольные, что ублажили - угодили солнечному владыке, смеялись ключи и родники, подпевая солнечным затеям, счастливо тянули свои распевы большие и малые птахи. Разъярило мысли и обнадёжило солнышко…

А может не загорюнились, не вросли в землю избы, лишь застыли в ожидании, лишь спружинились для прыжка? Ждут-пождут и дождутся: в заоблачных нахмуренных далях громыхнёт - промелькнёт небесный всадник, натянет лук, пустит горючую стрелу, благодатно содрогнется под небесными знаменьями землица, пробудится округа! Словно кто дал команду, приосанятся кони, вскинут голову в радостном ржании, и в два ската крыша – два крыла - сделают лишь мах-другой, и помчится прежде стреноженный табунок за своим небесным предводителем в неведомые дали, в русские начала, в славянские берега!

 Удивительный голос

- Это талант, талант! Я искал его всю жизнь! Я знаю, Игорь, у тебя связи. Помоги! – раздался суетливо торопливый голос в трубке телефона, разбудившего в два часа ночи хозяина квартиры.

- Кто вы такой? Откуда у вас мой номер? – Игорь Константинович, известный столичный композитор, собирался прекратить это никчёмный и случайный разговор с нахалом, посмевшим потревожить его сон и обращаться на «ты».

- И-и-игорь! По-по-дожди. Не ве-ве-шай трубку! – говоривший, по-видимому, от волнения стал заикаться, но постепенно выровнял голос. – Это я, Иван. Мы с тобой вместе учились в консерватории. Я тебя никогда ни о чём не просил и уже, наверное, больше не попрошу! Тебе нужно обязательно послушать! Это удивительный голос!

- Какой Иван? Какой голос? Посмотрите на время. Ночь на дворе! – Игорь Константинович с силой и негодованием ткнул телефонную трубку на место…

К Игорю Константиновичу с различными просьбами обращались многие, не говоря уже о начинающих певцах и композиторах. Кто-то протягивал на «высокие сцены» сына или дочь, а то возникала необходимость помочь нужному человеку. Сначала композитору это посредничество даже нравилось, а потом стало надоедать и раздражать. Бывало, попадались полные бездари. Он подбирал необходимое музыкальное сопровождение, ритм, фонограмму. Технические возможности позволяли сделать «чудеса»: выделить какое-нибудь качество начинающего солиста, склеить различные музыкальные фразы. И хотя новое имя благодаря его усилиям звучало на российской эстраде, морального удовлетворения такая работа Игорю Константиновичу не приносила.

Не спалось. Почему-то запомнился и вертелся в голове высвеченный определителем номер телефона звонившего. «Какой Иван? Сколько этих Иванов?» - недовольно думал композитор, переворачиваясь с бока на бок…
Неожиданно Игорь Константинович вспомнил звонившего– они вместе учились в консерватории. Пожалуй, это был один из самых одарённых слушателей консерватории. Иван Зябликов мог запросто напеть любую мелодию, сочинить необходимую музыку. Но Иван был удивительно не практичен. Не умел ладить и заводить знакомства с нужными людьми. Игорь Константинович вспомнил историю, которая наделала в те студенческие годы много шума. Зябликов как-то осмелился сказать ректору консерватории о том, что его музыкальные композиции попросту смешны и неуклюжи. В принципе к подобному выводу пришли практически все слушатели консерватории, но никто, видя, с каким обожанием относится автор к своим произведениям, не осмеливался ему об этом сказать. Тогда Ивана едва не отчислили из учебного заведения. После окончания консерватории Зябликов уехал куда-то на периферию, и вот уже около двадцати лет Игорь Константинович о нём ничего не слышал.

Игорь Константинович на последнем курсе консерватории удачно женился на дочке известного дирижёра. Постепенно обзавёлся знакомствами с влиятельными людьми, оброс полезными связями. Приходилось со многим считаться, иногда ради продвижения по карьере поступаться нравственными принципами. Но выработанная жизненная позиция оправдала себя и позволила ему со временем занять прочное место в музыкальной элите. Пришли известность и завидное материальное положение. Игорь Константинович был доволен собой и складывающимися обстоятельствами жизни.

Ночной звонок навеял ностальгические воспоминания о беззаботной и скоротечной студенческой молодости. Известный композитор набрал номер телефона звонившего. Трубку быстро взяли.
- Иван, ты извини! Я тебя и не узнал сразу. Ты где сейчас? Как поживаешь?
Иван, обрадовавшись звонку, в двух словах рассказал о себе, назвав место, где живёт.
- Вот тебя занесло! В глухомань-то! Ну, выкладывай. Кого устроить хочешь? Сын у тебя, дочь? У кого голос? - спрашивал, несколько иронизируя, Игорь Константинович.
- Я в музыкальной школе работаю. У нас много способных ребят! Но одна девочка обладает просто «волшебным» голосом! Тебе обязательно нужно послушать. Её необходимо двигать дальше. Приезжай, Игорь!
- Эка ты задвинул! Приезжай! У меня тут всё расписано. Минуты свободной нет, не то что дня. Впрочем, можешь сам привезти ребёнка. Здесь и посмотрим.
Голос в трубке погрустнел и сник. После ещё нескольких минут дежурного разговора Иван, извинившись за доставленное беспокойство, попрощался.

Телефонный разговор с Зябликовым вывел Игорь Константинович из душевного равновесия. Столичный композитор уже давно ловил себя на мысли, что в своей новой музыке он повторяется, слышатся в ней мотивы былого, сочинённого ранее. Нет свежей волны. «А почему бы действительно не встряхнуться, не поискать новой темы, на время отложить все дела и изменить привычный образ жизни? - неожиданно подумал Игорь Константинович. - Тем более, сейчас в моде меценатство, знакомые композиторы вытаскивают из глубинки ранее никому не известных одарённых певцов. У многих есть свои ученики, протеже. Проедусь. Тут на самолёте делов-то», - продолжал он убеждать себя, находя все новые аргументы в пользу поездки к бывшему однокурснику, Игорь Константинович.

Его приезд был полной неожиданностью для бывшего Ивана. Он с восхищением созерцал известного композитора, долго с благодарностью жал ему руки. Прослушав нескольких учеников Зябликова, «столичная знаменитость» действительно нашёл их талантливыми.
- Ну, молодец! Право не ожидал. Можно детей забрать в специальную школу.
Иван с уважением смотрел на Игоря Константинович. Ему было приятно, что его работа, хотя бы словесно оценена. Когда московский гость закончил свою речь, Зябликов задумчиво сказал:
- Но я тебе не показывал самого главного. Есть девочка с замечательным голосом. Но понимаешь… - Иван стал запинаться. - Не знаю, как тебе сказать, но Катя не может петь для кого-то. Её голос идёт от ситуаций, от момента. Я не могу этого объяснить.
- А ты попробуй, - довольный результатами прослушивания, ободрил его Игорь Николаевич.
- Давай посмотрим на любое явление природы, например: пасмурную погоду с тёмными тучами и серыми пейзажами или ясное небо с солнцем – всегда можно восхищаться гармонией того, как умело сочетаются краски, всякий предмет под стать другому. Специально под природную картину подбираются звуки – раскаты грома, пение птиц и другое. Человек, пробуя подражать, рисует, воспевает, объясняет, сочиняет, но никогда он не может повторить и сравняться по творческой силе и созидательным возможностям с природой. Да, человек может внести свой смысл, свой взгляд в произведение, картину, преобразовать их согласно собственному видению, но всё это лишь подражание всесильной природе. Голос девочки - исключение из общих правил. Он подчиняется законам, которые непонятны людям.
- Ты ни капли не изменился Иван. Узнаю тебя. Всё такой же неисправимый романтик! Ну, давай веди свою гениальную ученицу. Послушаем, – великодушно дал согласие столичный гость.

Оставшись в одиночестве, Игорь Константинович от нечего делать открыл рояль, нашёл написанные кем-то и оставленные на крышке инструмента ноты, стал наигрывать неизвестную мелодию. Музыка постепенно его захватила. Композитор, не замечая ничего вокруг, увлечённо играл и, лишь когда остановился, заметил, что в комнате, по-видимому уже давно, его дожидается Иван.

- Чьё это? Кто-то из модных европейцев? – московский композитор восхищённо кивнул на ноты и продолжил с одобрением. – Не слышал! Очень проницательно и достойно!
Увидев, как после его вопроса покраснел Зябликов, Игорь Константинович с запоздалым прозрением переспросил:
- Неужели твоё? Ну, ты даёшь!
Московский музыкант только теперь заметил, что за спиной Ивана скромно прячется девочка лет десяти - одиннадцати.

При прослушивании девочки Игорь Константинович не нашёл ничего особенного. Голос как голос, ничего выдающегося, выделяющего его из других. О своих выводах столичный музыкант сообщил провинциальному коллеге.

- Понимаешь, - пробовал убедить его Иван. - ручей не может вдруг зазвучать в квартире, ему нужны лесные просторы, деревья, небо – все, что усиливало бы его, наполняло новым смыслом. И солнце, какое бы яркое оно ни было, не может пронзить своими лучами стену здания. Голос этой девочки звучит только в естественной среде: на природе, в лесу, среди деревьев и трав.

- И музу мы фантазией питаем!– Игорь Константинович, конечно же, был не согласен с коллегой, но ему было хорошо в гостеприимном доме Ивана. Размышления бывшего сокурсника и сочинённая им музыка вызывали у столичного композитора приятные воспоминания студенческих лет, полных надежд. Поры безграничной веры в свои возможности и мечтания.

- А кто родители – этой девочки? – поинтересовался Игорь Константинович.
- У Кати родители погибли в автокатастрофе. Девочка живёт в интернате при школе, а на выходные выезжает к деду и бабушке. Дед работает лесником и живёт на кордоне. Там Катя подолгу и чудесно поёт. Завтра она отправляется к деду. Давай и мы с тобой поедем. Только нужно всё устроить так, чтобы она нас не видела.
- Ну, ты чудак! Придумаешь тоже. Песни на природе? В лесу?! – подшучивал над кажущимся ему абсурдным предложением Ивана известный композитор.

Но Иван нашёл слова, чтобы убедить Игоря Константиновича. Тайком они подъехали к домику, где жил лесник. Московский музыкант чувствовал себя мальчишкой. С далёкого детства он не совершал таких безрассудных поступков. И всё-таки ему было хорошо.

Оставив машину на не видимом от лесного домика расстоянии, они через редкий ельник стали подкрадываться к жилищу. Ещё издалека их привлекла раздающаяся от домика мелодия. Стараясь не издавать шума, они подошли насколько возможно ближе к источнику пения. Перед домиком лесника была небольшая поляна. На ней, возле стройной берёзки, сидела девочка и пела…

Это был необычный голос. Игорь Константинович стоял как завороженный. Он не слышал никогда ничего подобного. Сумел бы он передать словами, как пела эта девочка? Как рассказать о песне бьющего из-под земли родника или о сиянии весеннего солнца? Их нужно слышать и видеть самому. Всё богатство языка и даже мудрость самого великого рассказчика не позволили бы передать красоту голоса. Пение шло от девочки, но в то же время и из глубины леса, и с прозрачного весеннего неба. Это было совершенство, подаренное природой. Всё, что слышал до этого момента Игорь Константинович, теперь представлялось ему неискренним и неестественным.

Столичный музыкант слушал и радовался, плакал и смеялся. Московский композитор на время забыл обо всём, что его окружает, и пришёл в себя лишь, когда девочка замолчала.
За спиной хрустнула ветка. Обернувшись, Игорь Константинович увидел незнакомого преклонного возраста мужчину, несущего вязанку ивовых прутьев.
- Здравствуйте, Степан Гаврилович! Вот привёз человека из Москвы, внучку вашу послушать, – обратился к последнему Иван.
- Да, Катя у меня хорошо поёт. Как утреннее солнышко. Сейчас буду учить её корзины плести, – поздоровавшись, сказал лесник.

На следующий день два композитора пробовали слушать девочку ещё раз в помещении музыкальной школы. Но, несмотря на все их попытки распеть Катю, её голос опять ничем особенным не выделялся. Маленькая певунья при этом робела и смущалась.
Перед отъездом, прощаясь с Иваном, Игорь Константинович говорил:
- Молодец, что пригласил. Ребята у тебя талантливые. Я обязательно помогу им в продолжении музыкального образования. Если нужно, привлечём спонсоров и решим финансовые проблемы. А с этой девочкой, дочкой лесника нужно ещё поработать. Сам понимаешь, как я могу её кому-нибудь показать. Меня не поймут.
- Разве можно ручей заставить звучать… - пытался вновь возражать Иван, но остановленный столичным коллегой замолчал.
- Ну ладно, ладно. Про ручей. Жизнь - она прозаичней, чем ты думаешь. Пригласи психолога – пусть позанимается. Нужно как-то эту ложную стеснительность у девочки преодолевать.

Долетев до краевого центра, московский музыкант, позвонив на работу, предупредил что задерживается, затем взял билет на поезд. Игорь Константинович с интересом наблюдал за проносящимися за окном городами и сёлами, крупными лесными массивами, прорезанными большими и малыми речками. Открыв окно, композитор с жадностью вздыхал свежий, весенний воздух и думал о том, как много дала ему эта поездка к бывшему однокурснику.

Добравшись до Москвы, он застал свою квартиру пустой. Супруга уехала погостить к маме, о чём сообщила в оставленной записке. Отключив телефон, Игорь Константинович лёг на диван, затем стал перебирать в памяти свою жизнь, с её фальшивыми улыбками, лицемерием и приспособлением к складывающимся ситуациям. И, наверное, впервые за прошедшие десятилетия он по-доброму позавидовал провинциальному коллеге, его музыкальным и жизненным фантазиям, возможности работать с талантливыми детьми, иногда слушать удивительный голос дочки лесника. Чтобы как-то отвлечь себя от грустных мыслей, ближе к вечеру, композитор включил телевизор. По первому каналу пела известная на всю страну и обожаемая многими певица. Она исполняла песню, музыку к которой сочинил он. Но сегодня музыка и голос певицы раздражали столичного композитора и казались несовершенными по сравнению с голосом девочки.

Выключив телевизор, музыкант вышел на балкон. Уже вечерело. Бледно-розовыми сполохами угасал на западе закат. Становились почти не видимыми редкие, бегущие в высоте облака. На небе вспыхивали одна за другой, украшая небосклон, звёзды. Игорь Константинович вновь явственно услышал голос девочки. Он плыл как будто от заката, от звёзд. Игорь Константинович здесь же, на балконе, стал писать музыку. Это было вдохновение. Он просидел всю прохладную весеннюю ночь на открытом балконе, но с рассветом чувствовал себя здоровым и ни капли не уставшим. Утром композитору захотелось общения, и он поехал в музыкальную студию.

Привычная обстановка манерности и напыщенности, царившая на студии, автоматически заставила выбрать принятый стиль поведения. Игорь Константинович широко раскрывал рот в дежурной улыбке, по-актёрски кивал головой, приветствуя других, напускал на себя важность, давая советы и отвечая на вопросы, поощрительно похлопывал по плечу начинающих коллег.
Лишь когда знакомый продюсер поинтересовался, нет ли у него «достойной» музыки для нового, обещающего стать популярным, отечественного киносериала, за хороший гонорар, разумеется, известный композитор вспомнил про вчерашнее вдохновение:
- Есть у меня нужная музыка. Только к утру закончил, - соблазнившись лёгким заработком, сразу приветливо заулыбался он продюсеру.

На машине они доехали до дома Игоря Константиновича. Второпях оставив приоткрытой входную дверь, он поспешил в комнату, где лежали листки с нотами. Неожиданно сильно поднятым сквозняком их сорвало со стола и вынесло на незапертый балкон. Композитор бросился вслед за ними, но на балконе уже листков не было. Игорь Константинович пробовал рассмотреть их внизу, на земле, и неожиданно услышал удивительно знакомую мелодию. Подняв голову, он увидел стаю белых птиц, поднимающуюся над городом. Прохожие останавливались и счастливо улыбались, слушая необычно музыкальных птиц, почему-то летящих над самым центром Москвы.
Словно музыкальные звуки на нотном стане, меняя частоту размахов крыльев, время от времени перестраивая свои ряды и мелодично перекликаясь, стая белых птиц, сделав прощальный круг над городом, полетела куда-то на северо-восток. Туда, где живут девочка с удивительным голосом и композитор – романтик.

Дровосек

Наши детские впечатления. Почему одни из них, казалось бы важные, так и не запоминаются, а другие, на первый взгляд незначительные, прочно оседают в памяти, остаются на всю жизнь, а со временем наполняются иным смыслом?
* * *
Как порой несправедливы и жестоки бывают дети в своей прямоте и бескомпромиссности.
– Юрка, дурак! Дурак! – кричал я вместе с бежавшей ватагой дворовой детворы, преследующей идущего по дороге взрослого мужчину. Несуразный прохожий шёл, как казалось мне тогда, по-смешному переставляя ноги, сутулясь и пытаясь спрятать голову в плечи, чтобы не слышать наших детских назойливых голосов. Кто-то, особенно смелый из нас, по-моему Славка Свистунов, который был старше меня года на три, подбежал к взрослому и дёрнул его за рукав рубашки.
Мужчина остановился и оглянулся, но как-то неловко и беззащитно. До сих пор запомнился его почему-то виноватый взгляд… Взрослый съёжился всем телом и жалко улыбался. Неожиданно свёрток, который он нёс под мышкой, упал на землю и из тряпицы показался топор. Всю ребятню как ветром сдуло. Дети в страхе разбежались кто куда. Я же в ужасе не мог сдвинуться с места, переводя взгляд то на топор, то на странного человека.
– Зима скоро. Дрова нужно колоть, – сказал мужчина, часто моргая глазами, извиняясь передо мной, пятилетним пацаном, как перед старшим по возрасту. Затем он поднял топор, завернул его в старую бесцветную тряпицу и, так же пряча голову в плечи, пошёл дальше по дороге.
– Дурак, дурак! – вновь кричали ему вслед дети.
Через два дня в дверь нашей квартиры, расположенной в двухэтажном деревянном доме, кто-то осторожно постучал. В ту пору, конец 60 - начало 70-х, днём мало кто закрывал на засовы свои жилища. Я первый подбежал к двери и открыл её. На пороге стоял всё тот же странный человек, со свёртком в руках. Тогда я испугался, подумав, что взрослый пришёл на меня жаловаться, и спрятался за дверь. Бабушка из комнаты спросила: «Кто там?» и, не дождавшись ответа, подошла к входу. Мужчина, переступая с ноги на ногу, так и не осмелясь зайти в квартиру, произнёс всё ту же фразу:
– Зима скоро. Дрова нужно колоть.
Бабушка, Засухина Татьяна Егоровна, проработавшая всю жизнь помощником воспитателя в детском садике, имеющая всего лишь одну запись в трудовой книжке, как и многие из её ровесников и ровесниц так и не нажившая больших материальных благ, обладала неисчерпаемым источником доброты, справедливости и мудрости. Завидев гостя, бабушка засуетилась и стала извиняться.
– Ты уж прости, Юра. У нас же и печки то нет.
Затем, как бы спохватившись, бабушка сходила на кухню и принесла гостю большой кусок хлеба, жирно намазанный маслом.
Мужчина сначала прижал хлеб к щеке, пробормотав: «Хлебушек», и, весь перепачкавшись маслом, засунул хлеб за пазуху и ушёл.
– Баба, а кто это? – спросил я.
– Юра-Дровосек. Он людям помогает, – на секунду задумавшись, ответила бабушка.
– А он дурачок, да? – решил уточнить я.
-
– Да что ты! – всплеснула бабушка руками и продолжила: – Нет, Юра-Дровосек много что понимает. Даже чего мы не знаем. Только объяснить всё не может. Вы, смотрите, не обижайте его.
Какое-то чувство вины осталось у меня после того случая перед Дровосеком. Нет, оно не преследовало меня всегда. Я вспоминал о нём лишь, когда время от времени вновь видел Дровосека. Он ходил по разным улицам, то встречался на самых окраинах, то забредал в центр города. Дровосек невпопад обращался и в благоустроенные дома, где никто не запасался дровами, стучался в двери и, наивно мигая глазами, предупреждал жильцов о необходимости готовиться к какой-то невиданной зиме. Приходил он в любое время года, и получалось, что зима может наступить и в марте, и в июле, и в октябре. Его встречали по-разному. Люди старшего возраста обычно проявляли участие. В других домах и квартирах, часто вынужденно выслушав, предлагали поискать работу в другом месте, а то и откровенно посмеивались и подшучивали над Дровосеком.
Мало кто интересовался, было ли у Дровосека какое либо имущество кроме топора, с которым он никогда не расставался. Если для большинства жителей города рабочий день был ограничен временными рамками, то Дровосек не знал отдыха. Он всё время решал какую-то важную задачу, смысл и способ решения которой никто не понимал.
Если Дровосек находил только что привезённые, сваленные в кучу возле дома чурки, то сразу же принимался их колоть. Здесь среди сверкающих свежерубленной желтизной и пахнущих лесом и смолой поленниц его часто можно было встретить. Всегда неловкий в движении и ходьбе, при колке дров Дровосек преображался. Как будто сама природа дарила ему невидимые силы. Взмах рук и сильные удары острого топора были точны и бесконечны. Работал порою и, прихватывая полночи, будто хотел заготовить топлива и обогреть весь город. Не знаю, кто придумал, но тогда в детстве я верил, что ночью кряжи и брёвна раскалывались от одного прикосновения топора Дровосека на несколько частей и ровными поленицами сами укладывались возле домов.
Оплаты за свой труд Дровосек ни у кого не просил. Да и не разбирался он в деньгах, если не успевали сунуть ему в карман горсть медяков или мятый рубль, он всё такой же довольный от выполненной работы спешил искать другие ворохи дров.
В те времена старшее поколение, познавшее голод и войну, старалось, чтобы их дети и внуки были сыты, одеты и не сталкивались с теми тяжёлыми испытаниями, которые выпали на его долю. Но как-то не ценили мы всего этого. Хлеб, который раньше выдавался по карточкам, через 30 лет после войны стоил всего 18-20 копеек и, к сожалению, бывало чёрствый и заплесневый валялся кусками на улицах. Не знаю, кто сумел привить Дровосеку любовь к хлебу. Как-то случайно я увидел Юру, сидящего на бревне. Левой рукой он крепко сжимал краюху хлеба, осторожно откусывая её. Другую руку он ладошкой держал под подбородком, чтобы случайные крошки не упали на землю. Глаза Дровосека лучились необыкновенной теплотой. Он то и дело шёпотом повторял:
- Хлебушек! Хлебушек!..
Доев хлеб, Дровосек собрал невидимые крошки со штанов и рубахи и отправил их в рот.
Дровосек не запоминал лица людей. Мы все для него были одинаковыми: дети и взрослые, те, кто помогал ему, и те, кто обижал. В детстве он виделся какой-то необходимой и неотъемлемой частью города.
Время, казалось, безвластно над Дровосеком. Внешне, с годами, он оставался практически таким же, как и раньше. Лишь только сильно изменился его голос. Свои слова о зиме он говорил теперь уже с надрывом, сильно охрипшим голосом, в котором стали слышаться нотки безысходности и безнадёжности.
Последний раз я встретил Дровосека, почему-то без топора, в самом центре города, у Центрального гастронома. Несмотря на тёплый июльский день, он был в своей телогрейке, но всё ни как не мог согреться и говорил: «Зима скоро. Топора нет». Позднее я узнал, что подвыпившие мужики, шутки ради, нашли, где-то старый топор и предлагали его Дровосеку. А Дровосек вроде и не увидел топора, не взял его, а всё смотрел как будто сквозь людей и приговаривал:
- Холодно мне! Зима скоро.
А мужики смеялись над ним глупым. Что с них возьмёшь? Пьяные же.
Ближе к осени Дровосек куда-то пропал. А осень в тот год тёплая была. Не осень, а второе лето. Уже ноябрь на дворе, а снега и в помине нет, даже ночью плюсовая температура держалась. Люди тогда непонимающе удивлялись капризам природы: «Ну, у нас теперь как в тропиках, глядишь, и северные надбавки снимут». Помню, тогда уже моя сильно состарившаяся бабушка, тоскливо глядя из окна, почему-то сказала: «Не к добру это. Люди дров не заготовили. Вот осень зиму и не пускает».
Осень до последнего держалась, а потом враз сдалась. И замело кругом, запуржило. Да так запуржило, что всё перемело-перемешало. Снегоуборочная техника не успевала справляться с отчисткой улиц от снежных заносов. Небывалая суровая и морозная зима тогда стала хозяйничать в городе и взяла верх над людьми. От холодных резких порывов ветра на улицах людей не спасала даже тёплая одежда. Мороз глубоко проникал сквозь шубы и тулупы.
В ту зиму на окнах домов стали расти металлические решётки. Люди отгораживали свои жилища массивными непроницаемыми дверями. Горожане всё реже стали обращаться друг к другу «по-соседски» за солью и хлебом. В городе возле мусорных бачков и контейнеров появились первые бродяжки.
Дровосека больше никто не видел. Он навсегда ушёл куда-то из нашего города.


Тимохина лошадка

Лошадок нынче люди не держат. Какая от них польза-выгода? Одни затраты. Тимоха Зимин на своём личном подворье лошадь держал. Хотя личное подворье, это громко будет сказано. Какое там подворье? Прохудившаяся хата с сараюшкой, огороженные покосившимся забором с обломанным штакетником. Да и лошадь статью не блистала, зубы стёрты, впалые бока, живот провис.
Тимоха никогда не думал, что будет с лошадью возиться. Весёлой восьмёркой колесо его жизни закрутилось в сумасбродные перестроечные годы. Хочешь – работай, устал от жизни – отдыхай, принуждать никто не будет. Завелись какие деньги с лихой шабашки, так же лихо прогулять их – вот основная проблема. Досталась лошадка Тимохе в нагрузку к наследству от родного дядьки более десяти лет тому назад. Хотел Тимоха обузу своей безмятежной жизни, первым делом, продать на мясо, а деньги пропить. Уже под узды взял кобылку. А животинка упёрлась ногами в прогнивший пол ветхой сараюшки, испуганно задрожала всем телом и так жалобно посмотрела на своего нового хозяина, что признал он в ней родственную душу и от первоначального намерения отказался. Хлебанула через край горькой судьбинушки с Тимохой лошадка, по недели некормленая стояла, с голодухи доски в сарае грызла. Пропьётся Тимоха, приползёт в сарайку, задаст сенца или соломы скотинке, вытащит с кармана корку хлеба, что с закуси осталась, и здесь же досыпать ляжет. А лошадка пожуёт сенца, долго будет слюнявить стёртым ртом засохшую корку, а потом склонит свою голову низко к Тимохе и согреет своим дыханием, чтобы не околел часом. Всё она своему хозяину прощала.
Когда помоложе ещё была кобылка, раз с похмелья «добрался» до лошадиных «хором» Тимоха – пусто. Тимоха стены недоверчиво руками ощупал: есть щели, но не такие, чтобы в них копытное животное могло пролезть. Соседи не видали, куда подевалась, но сказали, что давеча цыгане по дворам ходили, пёстрые платки и вязаные шали продавали, старые часы на свой товар выменивали. Люди подсказали – нашёл цыганский табор Тимоха. Узнал он родную живность по ржанию, что с цыганского схрона доносилось. Просил у кочующего цыганского барона возвернуть лошадь. Тот отказывал, нет, мол, не знаем про твоего коня. Две дня и две ночи провёл у цыганских «шатров» Тимоха, прося своего. На третий день погнал его прочь цыганский барон, по злому, с ножом погнал. И худо бы пришлось Тимохе, но в последний момент, защищаясь, схватил он за лезвие ножа безоружной рукой и подвернувшейся оглоблей саданул цыгана по кудрявой голове. Осел супротивник и «чухнулся» носом в суглинок. Задержали цыгане Тимоху, ожидая баронов суд. Когда оклемался предводитель кочующего народа, за одну скатерть с собой Тимоху посадил.
– Беспокойный ты человек, наша в тебе кровь весёлая - цыганская, иди к нам в табор? – зазывал к себе бродячий предводитель, суля достаток и разгульную таборную жизнь:
– Не-е-а-а, – отказался Тимоха. – Русского я характеру и души человек. И лошадка у меня русская. Где родились там и пригодились.
Ушли они с миром да Тимоха с двумя перерезанными сухожилиями на пальцах, после схватки.
Но не всё беспробудно пил Тимоха. Мог и одну неделю, и две трезвым ходить. Перед Новым годом ни капли не брал в рот спиртного. Обязательно находил он своей лошадке меру другую овса – у всех же должен быть праздник. Совсем другим становился Тимоха, ждал, как маленький ребёнок, что случиться какое-то волшебство, в последние дни уходящего года совсем не спал. А в первые дни января запрягал он лошаку в сани, навешивал на упряжку ленты и колокольчики, надевал, выпрошенный у знакомой воспитательницы детского садика костюм Деда Мороза, и ездили они по городу детишек катать.
По лету обязательно выезжал Тимоха с лошадкой на сенокос – в далекие лесные распадки, где на небольших островках-лужках набирала силу зелёная и сочная, в два аршина высотою, трава-мурава. Гудели над малиновым клевером бородатые шмели, в высоком разнотравье играли в чехарду прыгучие кузнечики, быстрыми «вертолётами» носились над полянами, разрезая медовый лесной воздух, пучеглазые стрекозы. Отъедала свои исхудалые за зиму бока на богатых лужках савраска, а Тимоха то и дело замирал с литовкой и, подняв лицо вверх, очарованный красотою бездонного неба, полной грудью вдыхал природную свободу. По ночам, на сенокосе, из года в год снился Тимохе один и тот же сон, как, завороженные сиянием звёзд, едут они с савраской по небесной дороге – Млечному Пути. Едут они к своему счастью, а какоё оно, они ещё и не знают, но обязательно приедут.
– Вот подожди, пить брошу окончательно, нижние венцы у избы поменяю, тебе тёплую стайку справлю! Заживём! – мечтательно говорил он на обратной дороге с сенокоса лошадке. Кобылка по-доброму косила на него умные глаза и отвечала тихим согласным ржанием.
Только всё равно зайдут вечером к Тимохе приятели, а он не откажет, выпьет. И на прежние круги жизнь возвернётся.
Многовато уже годков кобылке по меркам лошадиного века. Но Бог даст, протянет ещё год лошадка, глядишь, и Тимоха окончательно не сопьётся. И тогда зазвенят бубенцы на самодельных санях под Новый год. Прохожие будут счастливо улыбаться, увидев вырвавшуюся из памятной им с детства сказки и теперь такую реальную картинку. А маленькие ребятишки будут отпускать руки взрослых и обязательно побегут догонять «правдашного» Деда Мороза с просьбой покатать на волшебных санях. Тимоха с лошадкой ни кому не откажут, и будут раздаваться на зимних улицах небольшого городка весёлые, бесхитростные крики: «Э-ге-ге-й, люди! Дед Мороз едет!»

                                                         Запах детства

Редко в какое лето на Нижнеамурье в открытом грунте вызревают огурцы. В моё детство неразворотливая система советской торговли нечасто баловала местных жителей завозом на север свежих овощей и фруктов. Может быть вознаграждением за человеческую стойкость и терпение, а может по законам, которые придумываются на небе, но наперекор всему улицы Николаевска – на – Амуре, накануне ледохода, в конце апреля - начале мая, наполнялись запахом свежевыращенных огурцов. Гость Нижнеамурья незнакомый с местными особенностями вряд ли самостоятельно мог установить настоящую причину такого явления. Любому же здешнему «аборигену» было понятно – в Амур зашла корюшка - сахалинка.
«Сладкий» запах корюшки идёт издалека, из моего детства, в котором неразделимо и нерасчленимо переплелись и остались: добрые бабушкины руки, успевающие за день проделать множество полезных и важных дел, пахнущие пирожками, блинами и неизмеримым безмерным «счастьем», всегда одаривающих меня теплом и лаской; «аромат» плавящихся канифоли и олова создаваемого дедушкой – «фокусником» с паяльником в руках изобретающего различные золотистые и сверкающие блёсенки и мормышки, многих другие запахи и, конечно же, корюшки, весною гирляндами развешанной для просушки на кухне. Ожидая, когда она высохнет, чтобы можно было попробовать «на зуб», проходил по кухне, всегда задрав голову вверх и натыкаясь на мешающие выступы и углы от стола, печи и шкафа. Не до конца доверяя своим глазам, когда никто не видел, подставлял табурет, вскарабкавшись на который проверял степень подвяленности руками. Наиболее подходящий момент для пробы первой корюшки, несмотря на убедительные просьбы взрослых ещё чуть–чуть подождать, наступал, кода иссякало моё детское недолгое терпение. Самыми вкусными считались корюшки - самки с пухлыми животами, скрывающие наиболее деликатесную часть рыбы – икру.
Корюшку жарили и «парили», готовя в прок, подсолив – вялили. В городе в 60 – 70х годах 20 века почти на каждом частном доме с солнечной стороны обдувалась ветерком корюшка, В многоквартирных домах она сушилась на балконах и прямо в квартирах. Готовая к употреблению, складывалась в пакеты и мешки и хранилась в сухом месте. Для многих ребятишек проживающих на севере Хабаровского края, кто даже ещё не знал, как пишутся и складываются в слова буквы, был хорошо известен запах и вкус корюшки, и заменял семечки и жвачку, не говоря о «заморских» для того времени огурцах и помидорах. На удочки несложной конструкции её ловили помногу, по сотни – две и больше, за одну рыбалку. Возвращались с Амура рыбаки, пригибаясь от тяжести торб и кузовков. Многие везли свой улов на санках. И это притом, что в низовьях Амура и лимане одновременно вели лов тысячи рыбаков. Да было время! Тогда-то впервые отправился я с дедом за корюшкой
Позднее у Амура начались проблемы с экологией. В своё время, на заре развития промышленности на Дальнем Востоке группа «учёных», «умозаключение» которых получило официальное признание, посчитала, что Амур настолько мощная река, что производственные предприятия, расположенные на его берегах могут не строить очистительные сооружения, мол, река сама очистится. Но такой «умный» вывод не подтвердился практикой. Свою лепту в загрязнение реки внёсла и страна – сосед - бурно развивающийся Китай. В магазинах же в конкуренцию корюшке для детей и взрослых появились всякие «вкусняшки», всё больше с заграничными этикетками. Эти причины снизили повальное увлечение населения ловлей корюшки, да и не только этого вида амурской рыбы. Я и сам забыл, когда последний раз выходил за сахалинкой. А тут по какому-то делу зашёл к приятелю, да и забыл по какому - в квартире пахло корюшкой. И разговор у нас был только о рыбалке.
- Как на вкус? – интересуюсь я у товарища.
- Нормальная рыба. Чистая. У меня кот раньше не ел рыбу с Амура. А тут разошёлся, ходит раздутый как барабан, рыбий хвост изо рта торчит, а ему всё мало, - округляя глаза на удивлённо-восторженном лице, рассказывает Володя…
- Возьми меня за сахалинкой, - напросился я в компаньоны, будто не знал сам дороги.
А в ближайший выходной в полном «боевом» снаряжении мы вышли ловить корюшку. Постояли на берегу с минуту, посовещались, и решили идти туда, где ловил её и 30 лет назад, ближе к противоположному берегу Амура недалеко от села Подгорного, в оправдание своего названия ютившегося у сопки с почти отвесным склоном. Утром подморозило -8градусов. На северных склонах сопок снег ещё и не думал таять. Навстречу нам, с того берега проскочил бензовоз. Ледовая переправа вообще-то для транспорта закрыта, но «часовые» на берегу не стоят, а машина видно задержалась в пути. Несколько раз оглянулись, чтобы убедиться, что машина благополучно дошла до родного берега.
Четырёхкилометровую ледовую переправу прошли быстро и подошли к группе рыбаков. Одолжив у самого крайнего рыбака одну корюшку, разрезали её на кубики и дольки, и «зарядили» удочки. Свободных лунок много и мы выбираем их так, чтобы расположится с Володей по соседству. Очищаем от «накипи» льда «окна» в подводный мир, разматываем леску, опустив грузило на дно. Глубина около 3 метров. Течение не быстрое, снасть не сносит. Порядок. Теперь ждать. Можно перемолвиться словом с соседом, желаешь, можешь «поиграть» снастью. Берёт, но пока редко, и то у рыболовов пришедших ранее. Вдруг начинает активно двигаться самый дальний по правому берегу рыбак. За ним «оживают» рыболовы расположившиеся ближе к нам. У нас пока молчок. Всё, потонул поплавок – я и не заметил начало поклёвки. Вынимаю первую рыбу, краем глаза замечаю, что Володя вынимает сразу две корюшки, но мне некогда – затонул поплавок у второй удочки. Тоже две корюшки. Спешу к первой удочке. Выдёргиваю корюшку, к ней «приклеилась», заглотив хвост «подружки» и не успев вовремя отцепиться сахалинка. покрупнее… Суета… Обрываю, зацепив за край лунки пару крючков… делаю небольшую бороду, но некогда распутывать и привязывать новые крючки, прямо так в воду, авось будет ловиться… Ловится… Я не поспеваю вынимать снасти, две руки сегодня мало. «В мыле» и соседи по рыбалке. Около 10 заполошных минут – 3 десятка сахалинки. У Володи столько же. Крайние рыбаки выбирают последнюю рыбу уходящей стаи. Слышатся вздохи соседей рыболовов:
- Короткий косячок прошёл. Раньше по полчаса – по часу потели.
Я ремонтирую снасть, сижу, улыбаюсь. Улыбается каким-то своим мыслям Володя. Хорошо! Не надо сегодня никуда торопиться, не нужно разгадывать придуманных «сложных жизненных кроссвордов». И чего мудрить и усложнять? Можно подставив лицо солнцу и амурскому ветру, думать и мечтать о чём хочешь. Есть только ты и рыбалка! Скоро Нептун подаст ещё партию корюшки, нанизав её на невидимую человеческим глазом водную нить. А ты будешь как ребенок, верящий в чудеса и волшебство, пользоваться расположением «его водного величества» Солнце задержится на небе, чтобы согреть тебя и позволить вволю налюбоваться всем в округе. Пропоют тебе свои песни, истосковавшиеся по северной Родине, клинья первых лебедей, избравшие путеводным ориентиром амурскую долину. И поймёшь что ты здесь не чужой и не случайный человек…
Ещё через час всё повторилось, к первой кучке рыбы добавилась следующая, немного поменьше. К окончанию рыбацкого дня мы с Володей немного не добрали до сотни сахалинки каждый.
- Ты на майские праздники работаешь? – спрашивает товарищ, когда мы уже приблизились к левому берегу Амура
- Отдыхаю, - ответил я, догадываясь, к чему клонит разговор товарищ.
- Давай, сгоняем ещё разок за корюшкой! – предлагает Володя.
- А успеем? – спрашиваю я с сомнением.
- Да ещё машины через Амур скачут! Сам же видел. Лёд не раньше 10 мая пойдёт.
Лёд ешё посопротивляется натиску весны в лимане, до середины мая обломки зимней одежды великой реки погоняет и поводит в заводях и заливах, но к 15 - 20 мая, несмотря на отдыхающие у берега ослабшие льдины николаевский причал будет приветствовать гудком первый теплоход, спустившийся вниз по реке. Но мы к тому времени обязательно сходим за корюшкой. И она после ледохода будет сушиться в квартире, которую заполнит запах идущий из далёкого и счастливого детства.

По Млечному Пути

Рыбалка на небольших малоизведанных таёжных речках - это за сезон сотни, а то и тысячи километров пешком. За короткое северное лето хочется везде побывать, проверить места своих бывших стоянок и обязательно открыть новые дали, забраться в самую глушь и крепь, потому что веришь, будто там оно, там – ещё не испитое из безмерного кубка, будоражащее рассудок, «хмельное» рыбацкое счастье.
А лишь один раз забросишь здесь удочку, и больше никогда не отпустят твои мысли на свободу, укрытые от «чужого глаза» в смолянистую хвою северной тайги «харюзовые» реки, будут приходить во сне и наяву, непреодолимо звать к себе, накладывая отпечаток на слова и дела, казалось бы, на первый взгляд, далёкие от рыбацких устремлений. И тяжело и сладко, и печально и радостно от этой несвободы…
Гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Намечая на карте Хабаровского края маршрут нашего нового рыбацкого паломничества, мы с Васей Свириденко выбрали «белое пятно» которое закрывало большую часть далёкого неизвестного нам таёжного хребта, протянувшегося от Охотского моря к Якутии. Разобрав варианты возможных направлений до намеченной цели, мы предпочли один из маршрутов, где хотя бы немного можно было прибегнуть к помощи техники.
Но Васин мотоцикл, на который мы сильно рассчитывали, сдался, заглох прежде ожидаемого на склоне могучей еловой сопки, не выдержав её крутизны и градусов затянувшегося подъёма. И к точно измеренному линейкой на карте «напрямки» отрезку неизведанного пешего маршрута добавилась ещё пара десятков километров. Но кто же останавливается в самом начале пути? А дополнительные трудности только обостряют «жажду» добиться желаемого.
Посоветовавшись, решили срезать угол и дальше по дороге не идти. Вначале попалась звериная тропа, идущая в нужном нам направлении, потом пришлось продвигаться через нехоженый, богатый буреломами участок леса. Преодолев водораздельный хребет, мы проникли в неизведанный лес: постепенно в низинах стали встречаться белоствольные берёзы, опоясанные бугристыми наростами зрелой чаги; всё более приземистые и разлапистые старые ели распустили длинные, нечесаные, лишайниковые бороды; меланхоличные, с покореженными от ветра вершинами, лиственницы, не скрывая своих чувств, беззвучно плакали прозрачно-жёлтыми слёзами, стекающими по тёмно-красной коре липкой смолой…
Открывая для себя всё новые картины леса, и отобедав у заросшего лишайниками гольца, к закатному солнцу мы уже брели на «полусогнутых» и, наверное, в этот день так бы и не дошли до ближайшей речки, если бы не Васино ноу-хау.
- Я знаю, как нам восстановить силы, - заявил он на коротком привале, рискующим стать для нас более долгим пристанищем, когда мои ноги отказывались повиноваться. - Мы до сих пор шли, а теперь надо пробежаться. Включатся в работу новые мышцы, а те, которые устали отдохнут.
«Хороший у меня всё-таки товарищ, не теряет чувства юмора даже в трудную минуту», -подумал было я, приняв предложение Василия за шутку.
Но Вася и не думал шутить. Через минуту, навьючив на себя рюкзак, он, смешно подбрасывая коленки к подбородку «поскакал» по открытому участку тайги. Эх, Вася, Вася! Где мне взять такой же резвости? Но куда деваться - попробовал бежать за товарищем и я. Не знаю, пробежка ли придала силы или то, что через несколько десятков метров до нашего слуха стала доноситься бодрая песня горного ручья, вселившего оптимистическую надежду на скорую встречу с рекой.
По берегу ручья было шагать веселее, стали попадаться кустики со зрелой красной смородиной. Мы поддерживали кислыми витаминами наши ослабшие организмы, мало обращая внимание на медвежьи затёсы, оставленные на высоких деревьях и бескомпромиссно предупреждавшие всякого чужака, что эта территория занята и всё, что на ней находится, является «частной собственностью» местного топтыгина. Вскоре ручеёк, радуясь, что, наконец, встретился со своей более многоводной сестрой, шумно заурчал, собравшись с силами на устьевой галечной россыпи и, поднимая каскады брызг и взбив пузыристую пену, чтобы смягчить своё падение, спрыгнул в реку, образовав водопад. Пройдя ещё немного, выбрали мало-мальски пригодное место для устройства бивака. Сбросили с затёкших спин с каждым часом ходьбы всё более тяжелевшие рюкзаки, мы посидели минутку, переводя дыхание, затем молча переглянулись и также ни говоря друг другу ни слова, полезли в рюкзаки за мушками, расправили удочки и направились к реке. Ещё в запасе около часа светового дня – надо успеть. Здесь вообще нет следов пребывания человека, и, судя по нашему опыту прошлых рыбалок, попали мы в край «непуганого» хариуса…
Пробуем ловить в ближайшем омуте. Странно: поменял на карабине несколько поводков с разными по цвету и «лохматости» мушками, но ни одной поклевки. Сменив место дислокации, выхожу к перекату и с первого же заброса вытаскиваю из воды долгожданного обитателя таёжного царства, затем второго… Понятно: здесь, увлечённые танцем воды, роятся над самой поверхностью реки облачка комаров и мошки, ими-то и кормится на вечерней зорьке хариус. Но почему-то я совсем не вижу всплесков рыбы? Наверное, хариусы напуганы моим появлением и пока выжидают. Глубина небольшая, но сколько я ни напрягал зрение, так и не мог различить рыбу, стоящую в воде. Неужели водные обитатели так хорошо маскируются, сливаясь окраской с подводными камнями, или, может, они неподвижно замирают, тратя на работу плавников ровно столько усилий, чтобы только преодолевать скорость бега воды?
Вдруг прибрежный густой ельник пробил малиновый солнечный луч и резанул по камню, слегка выглядывавшему из воды. Почти мгновенно здесь же от встречи двух струй в завихрении-водовороте заворожило-закружило воду. А ещё через пару секунд воронку сравняло новым потоком воды. И надо же такому случиться: именно на этом месте поклёвка. Так вот откуда берутся, вот как появляются на свет таёжные хариусы!
Сколько встреч уже было с этой «волшебной» рыбой - хозяйкой студеных северных речек и ручьёв, а всё время готовит хариус новые сюрпризы и нарушает рыбацкое душевное равновесие и спокойствие. Ленка, мальму поймаешь, нет спора красивая, интересная рыба, но всё равно - поймаешь и успокоишься. А каждый хариус - взрыв эмоций, тревоги, волнения, и новых открытий, как прикосновение к чуду или откровению и обнажению природой её глубинной чистоты – всё есть в этой и рыбе: и хрупкость, и величие, и красота. Вроде брось, не лови, зачем тебе эти терзания и волнения? А нельзя, «неможно». Идёт здесь постижение какой-то рыбацкой вершины и тайны, какие нельзя высказать словами…
Единожды погрузившись в смолянистые просторы охотской тайги, всю жизнь будешь ходить по лесным тропинкам, с восхищением останавливаться у таинственных тёмных омутов, спрятанных «лесными духами» у непреступных скал и далёких таёжных сопок, слушать «поющие» перекаты, где неистово вскипает между валунами вода, с нетерпением забрасывать снасти, с помощью хариусом делать новые открытия и идти всё дальше и дальше, ожидая, что обязательно выведет тропа к невидимому до селе месту, к твоей мечте…
Куда-то совсем пропала усталость. И только когда густые сумерки застилают видимость тяжёлой сонной хмурью, останавливаем рыбалку. Заготавливаем валежник и разводим костёр уже в полной темноте, помогая бивачным делам «прожекторами» фонариков. Пока я чищу картошку, Вася управляется с разделкой рыбы…
Поспела «харюзовая» уха, и мы усталые после дневного перехода, дружно хлебаем её прямо из котелка «туристическими» алюминиевыми ложками. Разомлевшая нежная рыба «сладко» тает во рту. Устраиваем крепкие валежины у костра так, чтобы жара от них хватило на всю ночь, перекидываемся парой ничего не значащих фраз. Завтра мы попробуем проникнуть ещё дальше, уйдём к далёкому хребту, сегодня лишь едва-едва из-за белоснежной дымки показавшему нам свой лик, уйдём к самому сердцу таёжного «харюзового» царства, а сейчас постепенно погружаемся каждый в круг собственных мыслей и проваливаемся в вечность…
Всю ночь блеснит по небу золотистый месяц. Завороженные его сиянием срываются и падают небесные звезды, Большая Медведица радушно угощает всех желающих из своего полного через край ковша. И вовсе не верховой ветер раскачивает подломленную ветку старой лиственницы, а выводит трели неизвестной великой симфонии непризнанный гений - лесной скрипач. Поддерживая первую скрипку таёжного оркестра, звенят хрустальные воды быстрой реки, взяв нужный ритм на перекатных клавишах - круглых, с замшелыми верхушками, валунах и сброшенных гордыми скалами камнях. И отправляет свою нескончаемую песню ввысь горная река. В эту ночь невозможно заснуть. Нужно обязательно понять, о чём говорит тайга…
Тепло от лесного костра касается ног, а затем согревает всё тело. Мы лежим на мягкой перине из таёжного мха под бездонным звёздным небом. Волшебными огоньками поднимаются искры от костра высоко в небо и превращаются в звёзды. А наши походные рыбацкие мечты устремляются вслед за искрами, и мчатся по вечной дорожке - Млечному Пути…

                                           Легенда старого нивха
Миллионы зелёных игл
Не спасли её от топора.
Содрогнулась и заплакала она
Побежала по стволу смола.


После того, как крупное лесодобывающее предприятие приступило к освоению нового лесного массива в бассейне реки Ныгай, директора предприятия Павла Пет-
ровича стали беспокоить непонятные телефонные звонки. Звонки раздавались с утра, как только он входил в кабинет, не к месту во время планёрок и совещаний. Что было странно - телефонная трубка на его: - Слушаю. Говорите, – отвечала непонятным гудением.
- Балуется пацанва, - поначалу решил лесопромышленник. Но последнюю неде-
лю звонки стали поступать чаще. Теперь беспокоили они директора и дома. Удиви-
тельно, но телефонный определитель не высвечивал номера звонившего.
Не в силах больше терпеть выходки телефонных «террористов», директор обратился с заявлением в милицию. «Органами» было установлено прослушивание рабочего и домашнего телефона Павла Петровича. Однако за период прослушивания никаких подозрительных звонков выявлено не было. Закрывая дело, группа сотрудников милиции заехала в контору лесодобывающего предприятия.
- Ну что, Павел Петрович, успокоились хулиганы? Не тревожат? – поинтересо-
вался старший группы.
- Да какой там. Совсем достали. Днём и ночью покоя нет, – возмутился лесо-
промышленик.
Милиционеры переглянулись и с недоумением посмотрели на начальника организации.
- А когда был последний звонок? – уточнил один из сотрудников правоохранительных органов.
- Да перед самым вашим приездом.
- И что опять молчат? Не хотят разговаривать? – подмигивая коллегам, спросил
другой милиционер.
- Да вроде как колокольчик звенит. Бим-бом. Аж по голове бьёт. И птички
всякие щебечут, – говорил Павел Петрович, краснея от того, что не находят других слов и объясняется по-детски не солидно.
Еле сдерживаясь от смеха, милиционеры вышли из конторы. На улице они дали выход своим эмоциям.
- Птички, - вспоминал слова директора, заливаясь заразительным смехом один.
- Щебечут, - добавлял, хватаясь за живот, второй сотрудник.
Всю дорогу к райотделу милиции корпус уазика сотрясало от хохота здоровых му-
жиков. На всякий случай старший группы связался с дежурным по телефонной станции.
- С указанным абонентом сегодня на связь никто не выходил, - чётко отрап-
портовал дежурный.

* * *
Землетрясение пришло как всегда неожиданно. На верхних этажах домов звенели люстры, с полок падали книги и незакреплённые вещи. Встревоженные жители вы-
сыпали на улицы. Опасаясь повторения подземных толчков, люди, разбившись на группы, грелись у разведённых костров и не спешили возвращаться в свои кварти-
ры.
- Да что же это такое? Да откуда на нас такие напасти? - видно, от пережитого волнения, возмущалась возле одного из костров женщина.
- А что вы хотите? Сейсмически опасная зона. Разлом земной коры аж до са-
мого Байкала. И Камчатка с Курилами под боком. А там всё время трясёт, - разме-
ренно рассуждал явно что-то знающий о природе землетрясений солидный мужчи-
на.

В нескольких километрах восточнее от города, на берегу Амура, сидели два ры-
бака - старый нивх впервые вывел на реку маленького внука. В котелке закипала наваристая уха. Внезапный порыв ветра ударил по вершинам рядом растущих дере-
вьев. Почувствовалось слабое содрогание земли. Висевший котелок раскачался. Часть ухи выплеснулась, и вмиг было съедено языками пламени.
- Однако опять Ныгай сердится, - тревожно посмотрев на север, произнёс ста-
рик. - Как бы чего худого не было.
- Дедушка, а кто такой Ныгай? - спросил любопытный внук.
Старик на минуту задумался. Блики огня осветили мудрые, много повидавшие за прошедшую жизнь глаза нивха. Прервав затянувшееся молчание, старик начал свой рассказ: Не знаю, поверишь или нет, но мне дед рассказывал, а ему его дед. Дав-
но это было. Когда-то в наших краях деревьев совсем не было. Люди пасли оленей. Гоняли стада от Амура до северных морей. И слушали, и почитали все шамана Ныгая. И с радостью шли к нему, и с горем. Шаман подсказывал, когда оленей нужно на новые пастбища перегонять, какое имя новорождённому дать. Если болезнь на кого наваливалась, бил в бубен Ныгай и прогонял злых духов. Хорошо жили люди. Слух стариков радовали многочисленные голоса детей.
Никто не ждал беды. Но пришли тогда в наши земли воины злого монгольского
хана. Убивали они наших мужчин, а многих женщин и детей захватили и стали угонять в рабство. Обратились люди за помощью к Ныгаю.
Не хотел лишней крови шаман. Пришёл он ночью в стан врага, усыпил всю стражу, освободил наших предков и стал уводить их обратно домой. Утром хан уз-
нал о случившемся и отправил в погоню войско. Уже к самому морю привёл Ны-
гай предков, но догнали их монголы. Тогда превратил шаман всех своих людей в хвойные деревья, а на месте где Ныгай стоял - горная река побежала. Увидели это враги и в бессильной злобе стали рубить деревья. Разгневался тогда очень сильно шаман. Застучал его бубен. Задрожала земля под ногами врагов, вышла вода из берегов Ныгая и унесла всё войско хана в море.
Маленький нивх с интересом слушал рассказ. Ни потрескивание костра, ни шум от накатывающей амурской волны – ничто не могло отвлечь его от слов родного деда.
- Дедушка, а почему Ныгай сейчас сердится? – спросил внук, когда старик за-
кончил свой рассказ.
- Вновь люди пилят деревья. Ладно бы для себя. А то увозят из наших мест и продают.
- Деда, а нам в школе говорили, что на место срубленных деревьев можно но-
вые саженцы посадить. И вновь вырастет лес.
- Неправильно думает человек. Раньше дерево старилось, падало и его остатки
давали силы для роста новых деревьев. Деревья были крепкие, высокими вершина-
ми неба касались, воздух хорошо очищали, в их кронах птицы селились. Корневая
система воду в земле держала – реки полноводные были. Рыбы много в них води-
лось – зверю и человеку хватало.
А сейчас в иных местах по второму разу лес вырубается. Скуднеет земля. А на
бедной земле разве что вырастет. Выходит, не деревья человек продаёт, а землю свою. А разве можно её продавать? Вот и сердится шаман.
- Дедушка, а может Ныгай думает, что опять вернулся хан и угоняет людей в рабство?

* * *
Два дня после землетрясения на склад крупного лесозаготовительного предприя-
тия не поступала древесина. Обеспокоенный директор отправил главного инженера на лесоучасток. Только к вечеру следующего дня специалист связался с руководите-
лем.
- Павел Петрович, ты меня слышишь? - откуда – то издалека плыл дрожащий голос инженера. – Тут чертовщина какая – то. По дороге на Ныгай все мосты по рекам смыло. И два лесовоза куда-то пропали.
- Как пропали? Там одна дорога. Ищите, - отдал распоряжение руководитель.
Лесовозы долго искали, но так и не нашли. Водителей случайно в избушке, что в верховьях Ныгая, нашёл охотник. Ещё недавно молодых парней было не узнать: волосы стали седыми, на лице прорезались глубокие морщины. Где техника и как они попали в зимовьё, водители объяснить не смогли.


После землетрясения прошло несколько лет. Район, выполняя краевую программу развития лесопромышленного комплекса, продолжал наращивать объёмы лесозагото-
вок. Основная часть древесины по-прежнему шла на экспорт. Поздней осенью в кабинете высокого москрвского руководителя раздался резкий телефонный звонок. Поднявшему трубку человеку никто не отвечал. Слышались лишь: шум стонущего леса и нарастающий гул могучего северного ветра.
- Проблемы со связью, - подумал руководитель и опустил трубку.

Осенние пересвисты

Старый, захламлённый ольховник, тут и чёрт ногу сломит. Самое что ни на есть лешачье место. Здесь ружьишко покрепче надо держать и через каждые шаг-другой под ноги не забывать смотреть, не ровён час засмотришься на причудливый выворотень - корневище или замшелую коряжину, выпрашивающих растопыренными клешнями подаяние и, не найдя под ногой надёжной опоры, кувыркнёшься через пень-колоду, хорошо если только клок из одежды вырвет, а то и косточки твои одна к одной лучшим докторам придется собирать. В этот скрытый таёжный уголок не каждый тропинку ищет. Но это смотря, кто какое счастье в лесу шукает. Если за рябым свистуном пожаловал, то ищи тропинку в ольховник. Только туда дорога для сведущего, а так случайный человек в поисках затаенки лесной не один круг понапрасну нарежет. Заморочат ему ум-разум лешаки да восвояси отправят.
Отыскал я этот ольховник давно, да наученный горьким опытом, из-за излишней былой болтливости, растеряв и расточив свои прошлые открытия, желая надолго сохранить рябчиковый распадок, никому не показывал. А зайдёт разговор, где, мол, рябка взял, я всякого наговорить могу, но прямой дороги не скажу, а то и отговорю, что не стоит рябок того, чтобы ноги из-за него ломать.
Ольховник – место, может, по таёжным меркам не самое красивое: темноват лесок – ольховый лист мясист и в кроне плотен; сыроват - подземные ключи у самой поверхности земли, а где и наружу выбиваются; на участках с густым разнотравным подлеском легко невзначай зацепиться за трухлявый раскоряченный остов от былого дерева. Но самые рябчиковые места!
Ольховник то он ольховник, но прорежен берёзами, соснами и пихтачом, да и рябинка встречается, а в прогалинах голубичные делянки вперемежку с костяникой. Рябчику здесь рай. Ольховую или берёзовую почку, серёжку, а то молодой листочек склевать, подкислиться рябинкой или голубичкой полакомиться. Водица всегда рядом. В высокой же траве легче выводок от пернатого или четвероного хищника скрыть. Сколько знаю этот распадок, рябчик никогда в нём не переводился. Иногда поднимал выводки с одного и того же места в течение всего лета, когда оказия вела меня через тот распадок.
Иной мастак ранние выводки переводить, считает, что пустяковая добыча рябчик, птица бесхитростная, доверчивая, под выстрел легко идёт, но это когда молодые петушки и курочки ещё и от мамки не отбились, а после выстрела через небольшое время опять в табунок собираются. Вот погодь маленько, к октябрю набирается «тяму» рябчик, ещё тот хитрец становиться,
И на этот раз, настраивая пролежавший долгое время без дела манок на нужный лад, я прошёлся по осеннему лесу совсем недалеко за городом, пробуя отыскать свою пёструю птицу, но только вздрагивал от обилия дроздов, склёвывающих рябиновые ягоды и неожиданно вспархивающих у самых ног и с ближайших деревьев. Долго и тщательно прислушивался, но ответом мне были лишь дзиньканье чёрношапочных синиц - пухлячков, бравших отдельные аккорды песни рябчика. А так не хватало сейчас лесу этой звонкой трельки с её несколько протяжным началом, короткого, почти незаметного по длине перелома с замысловатым завихрением-окончанием. Что-то не срасталось в сегодняшних звуках осени и не нежило ожидающий скорой зимы посуровевший, оголённый лес. Так и не встретив рябого мастера свиста, заглянул за край ближайшей сопки и, отыскав знакомую тропинку, через ельник «навострил лыжи» в известный ольховый распадок.
Ольшаки - ольховики растопырили свои ветви, защищая распадок от чужого глаза, но даже стойкая на цвет ольховая листва теперь скукожилась в серые невзрачные лоскутки. И издалека стало видно, как запекло осеннее солнце на рябиновых ветках сочные кумачовые грозди.
Нашел вход в ольховник и, сделав только несколько десятков шагов, оцепенел об близкого «фырканья» шумно поднявшегося с земли рябчика. Рябок отлетел малость и, умастившись на привычной ольховой ветке, давай вытягивать и вертеть шеей, оценивая степень опасности. Для выстрела далековато. Пока, пригнувшись, обходил бурелом из искорёженных и поверженных старостью и болезнями деревьев, вынуждено отвёл взгляд в сторону и потерял птицу из виду. Поди отыщи её теперь, тем более с моим не молодым зрением. То в изогнутой ветке, то в наросте ствола мерещится рябчик. Всё, растворилась птица в разноцветье осеннего леса, как будто и не было её. Зыркал, зыркал по сторонам, пытаясь углядеть таёжного обитателя, да крадучись подбирался наобум к примерному рябчиковому схрону. А рябчик вспорхнул чуть в стороне и был таков, взяв направление к зеленеющим соснам.
Досада, но с улыбкой и с разгорающейся охотничьей страстью. А всего через пару минут я услышал долгожданную песню и поспешил спрятаться за ближайшим вздыбленным корневищем, обросшим малиновыми кустами и окружённого бодылями высохшего, но не переломленного ветрами лесного вейника. Выждал немного и, примеряясь к услышанной ещё раз нотной грамоте пернатого мастера, пробую подрожать рябчику. Таёжный свистун отзывается и раз, и другой, но подлетать не торопиться, видно, заметил мои хлопоты с запоздалой маскировкой на местности. Только теперь делаю заключение, что впопыхах не совсем удачное место выбрал, с ограниченным обзором. Но и шуметь боюсь. Затаился и пересвистываюсь с рябчиком. А ещё через минуту - другую с противоположной стороны, из самой гущи ольхового бурелома отзывается второй рябчик и, на слух определяю, приближается. Я оказался между «дуэлянтами», и те без всякого уважения к стараниям владельца манка, не дожидаясь окончания колен «искусственной» песни и перебивая, «стреляют» друг в друга писклявыми трельками.
Неожиданно, теперь из-за спины, подал голос ещё один рябчик. Но что за голос, что за новая мода? Нет, два первых аккорда, как обычно, но потом как всё намешано. Это приверженец какого-то нового музыкального направления. И где такому обучился? Может, долго просидел у дороги с проносящимися всё больше иностранными машинами и доносившимися оттуда обрывками современных шлягеров? «Классические» рябчики замолчали ненадолго, а затем, приняв поклонника стиля «модерн» в свои ряды, продолжили перекликаться. Теперь уж я вертел головой, пытаясь различить птиц, но стена травы мешала что-либо разглядеть, а когда иссякло терпение, слегка привстал, увеличив поле обзора, пытаясь глазами нащупать лесную курочку. Один из рябчиков сидел всего метрах в пятнадцати и сразу же ретировался. Но где-то ещё совсем рядом должна быть птица с необычным для рябчика голосом. Ничего не вижу. Вот только какая-то коряжка торчит из земли. Ну как похожа на рябчика! Но ведь совсем не шевелиться!? Напрягаю что есть мочи зрение. Так кто же ты: коряжка или вытянувшийся «в струнку» рябчик, готовый вот-вот взлететь!?
Птица взметнулась вверх, но и я не зевал… Беспорядочно заработав крыльями, рябок потерял небесную опору… У ольхи я подобрал рябчика. Малиновые гребешок и надбровные дуги, плотное пёстрое с рыжими отметинами оперение, опушённые ноги. По размерам он вовсе не походил на первогодка с ещё неустановившимся голосом.
Пока разглядывал лесную курочку, опять раздался знакомый свист. Под охраной ольховиков - старожилов продолжали перекликаться рябчики. Немного помедлил, посомневался, а затем разобрал и упаковал ружьё. Пускай живёт и радует лес своими пересвистами рябчиковый распадок. Вволю наслушавшись птиц и найдя нужную тропинку, я вынырнул из ольхового затаенка.

• < Назад