Поэзия "Славянских Традиций" -2019
- Подробности
- Категория: Публикации
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 1447
Только что опубликованы шорт и лонг -листы международного фестиваля литературы и культуры "Славянские Традиции" -2019. Как член Жюри этого фестиваля, оценивала работы в номинациях, в том числе "Поэзия, свободная тематика". Публикую в этой подборке наиболее понравившиеся мне стихи, авторам которых я поставила 9 и 10 баллов. Возможно, у других членов Жюри окажется другое мнение, на то это и Жюри. Но независимо от того, попали неизвестные мне авторы стихов в финал, их произведения достойны внимания читателя. Интересно было бы узнать - кто написал те или иные строки? Если вы узнаете в стихах себя или своих знакомых - сообщайте имена!
1.
Дом, что построил прапрадед мой,
Разрушил мой младший сын.
Книги, сожженные зимой
Забили золой камин.
Окна и двери распахнуты,
Но нет дороги сюда.
Все капилляры пахоты
Вытоптала орда.
Клен, который мой прадед сажал,
Вырубил средний сын.
Выстругал гроб для каторжан.
Мы все в том гробу лежим.
В развалинах – тысячелетний бурьян.
И не понять кто кого
Душит, впиваясь корнями в изъян
Прошлого моего.
Колодец, который выкопал дед,
Старший засыпал сын.
Вышел тогда мой отец на свет,
Вышел отец в сумрачный свет.
А я обратился в дым.
Время закручивает кольцом
Прапрадеда, прадеда и
Деда – которые строили дом,
Дерево взращивали,
Рыли колодец - и вот, наконец,
Даровали мне факел конца.
Я смертности принял венец,
Я смертности принял венец,
Чтобы зачать отца.
Если воскресну когда-нибудь
Или загрежу опять,
Бабочки выкорчевают мне грудь.
Сердце пойдет плясать
По переулкам и площадям,
Точно пророк илья -
Провозглашать, что уже костям
Смертных тесна земля.
Что онемел и оглох поэт,
Выключив ход часов.
Сравнялись прапрадед, прадед и дед
С мохом дремучих лесов.
Вышли из круговорота семьи
Все мои сыновья.
Я и отец мой остались одни.
Но в дым обратился я.
* * *
Сублимация огня
Натянутые струны бытия
В словах, но истолкована превратно
Тоска о возвращении обратно
В миры, где пышнотелая земля
Еще не нашинкована свинцом
Войны, начавшейся как детская забава,
А вылившейся в танец под венцом
Всевышнего, что видит, как Варавва
Освобожден, когда Христа избив,
Ведут его убийцы к исполненью
Пророчества в божественный мотив
Озвученный синхронно избиенью…
Так на Голгофе на исходе дня
Свершается кошмар в последней фазе:
Агапэ – сублимация огня,
Что заточен и мечется в экстазе.
* * *
Коэн
Искусство видеть лишь круги
Воды от брошенного камня -
Как власть карающей руки,
Как не открывшаяся ставня
Окна, в которое стучит
Продрогший нищий в ночь крещенья.
Читай, коэн-гадоль, левит
Открыл страницу для прочтенья.
Еще неоднократно взор
Метнется в сторону порога...
Читай, коэн, все это вздор.
Пророк иль нищий - дело Бога.
Молчанье будет предстоять
Как еретическая туча
За алтарем, но ты опять
Читай, сомненьем дух не мучай.
Пусть не откроется окно.
Пусть измельчат левиты реку.
Читай, читай, ведь все равно
Рок не подвластен человеку.
Пророки лгут, и глубина
Расходится кругами снова,
Тобою вычтенное слово
Проглотит навсегда она.
2.
Человечек мой…
человечек мой…человечек мой...
и сказать-то как будто нечего -
раскололись на «я» и «ты».
вроде латано, вроде лечено,
но грустит ангелочек вечером -
неземные глаза пусты.
но сказать-то как будто надо бы...
тучи мечутся над Анадырем,
в море баржи врастают в лёд,
мерзнут домики за оградами,
в небе выгнувшись чёрной радугой,
разрастается рагнарёк.
расставанья фрезою резвою
я себя по живому резала,
рассыпался по сердцу снег -
разрывалась над снами-безднами,
усмиряла себя да без толку…
был - и без вести… был - и нет…
не найти тебя – горе. горе ли,
что во мне бесконечно спорили
север, запад, восток и юг?
старых весен сгорает чучело
выбегают из чумов чукчи и
горловую тоску поют
колыбельную баю-баиньки
я пою тебе, милый, маленький
на Чукотке настала ночь…
я бы свет погасила в спаленке,
а под утро сваляла валенки -
только нету меня давно...
Питер. Ностальгия
а помнишь Питер? помнишь, как по городу
бродили и не чувствовали холода?
что из того что будто бы не молоды -
точней, не по-весеннему юны…
для этих дней свернуть бы можно горы, да
остались только тихие укоры в дар,
что до сих пор одной упрямой хордою
с тобою мы навек не скреплены.
как верить, что не будет мира этого,
простого и никем не перепетого?
там, где, умывшись невскими рассветами,
мы шли в объятья улиц городских,
где чувства молчаливыми аскетами
скрывались за девичьими секретами -
теперь дворцы пустыми лазаретами
стоят и умирают от тоски.
ростральными колоннами расстреляна,
звенит душа как песня менестрельная -
но мы сильны, и плакать нам не велено:
неведомо, чем кончится оно.
и всё же ночью боль моя усилится –
и я припомню стрелку на Васильевском,
и в Летний сад восторженные вылазки
на полчаса… а где-то за окном
хмельной Невы притянутые всплесками,
идут гулять поэты с поэтессками,
и бортпроводники со стюардессками,
предав на время вибер и вотсап,
вооружившись доводами вескими,
что не протянешь век за занавесками,
бегут гурьбой по Невскому, по Невскому
до площади дворцовой - до конца.
моя любовь не хочет отпустить меня
на тёплый юг из северного Питера
и облака преступной стайкой мстителей
к Адмиралтейству мчатся на обгон,
а блеск иглы так чудно обольстителен,
и фонари – души моей властители,
торжественно встречают посетителя
обители нетающих снегов…
* * *
Поговори со мной о запредельном…
поговори со мной о запредельном
на этой или будущей неделе
нанизывая небо голосов
на механизм поломанных часов
тяни меня как нити из кудели
туда где смыслы сотканы из сот
я там была но многого не помню
какие-то оркестры люди пони
в попонах из рассыпавшихся снов
сведи концы потерянных основ
верни земле утраченные корни
и легкие наполни тишиной
облаткой стань защёчно-подъязычной
застёжкой из "набыченных кавычек"
и до конца держи не отпускай
магическим сплетением лекал
чтоб демиург последней чиркнув спичкой
меня на дно вселенной опускал
ищи меня во всенощной вечерней
в тревожных снах венеры боттичелли
и в бабочках саврасовых грачей
ты молча бродишь - мой или ничей -
по берегам невидимых течений
по желобам живительных ключей
мне страшно мир нести на тонком стебле
и свято верить в то что стены стерпят
удушье страсти выстраданный стыд
холодные объятья немоты
стань солнцем или крестиком нательным
сакральным словом падай с высоты
3.
Дорога домой
В захолустном городишке всё, как прежде:
Сладким солнцем наливается черешня,
На бескрайних пустырях и огородах
Зреют травы и толстеют корнеплоды.
И не режут глаз советским горожанам
Алкаши и лопухи за гаражами,
У ДК – портреты лидеров горкома.
…Мне семь лет. Бегу домой из гастронома
С неизменными покупками в авоське,
Обгоняя то собаку, то повозку.
Я несу янтарный квас в стеклянной банке,
Колбасу и бородинского буханку.
В палисаде, рыжей наглости не пряча,
Ждёт еду блохастый выводок кошачий –
Палку ливерки съедают в два присеста.
И скрипит по-стариковски дверь подъезда,
Я вдыхаю запах браги, лука, фарша.
Пять ступенек, дверь налево – это наша.
У меня тяжелый ключ висит на шее.
Почему он с каждым вдохом тяжелее?
Отчего застряли звуки в горле комом
И подъезд уже не кажется знакомым?
…Выпадает из авоськи чёрный камень,
А из банки льётся небо с облаками.
Предвкушение лета
Исхожен май и вдоль, и поперёк,
лилейник сорван, пойман мотылёк,
ещё одно мгновение до лета.
Бушует жизнь в некошеной траве –
ворчит оса, хлопочет муравей
и бабочка выводит пируэты.
Медвяный воздух сладостен и густ,
его невольно пробуешь на вкус –
он щедро нажасминен, напионен.
Когда в саду ликует соловей,
внимая, начинаешь соловеть
и можешь всё на свете проворонить.
Шальные суетливые жуки
даются в руку, падают с руки,
теряются от солнечных вибраций.
У мая много взбалмошных причуд,
когда ты с ним помаешься чуть-чуть,
скорей начнёшь в июнь перебираться.
Всё жарче дни, и в отпуск невтерпёж.
дождей, грибов – опять чего-то ждёшь,
ты пленником становишься отныне.
И эти ожидания вкусней
и ярче мимолётных летних дней,
чей след мелькнёт и к осени остынет.
12 июня
Июнь пропишет всех на дачах,
Весёлых дней наобещав.
Забрезжит свет, проснётся мальчик,
Пойдёт с отцом к реке рыбачить,
Поймает щуку и леща.
И этот день, счастливый самый,
Он будет помнить много лет:
Терраса, звонкий голос мамы,
Мажорный плеск фортепиано,
Уха, торжественный обед.
Отец похвалит, сядет рядом,
И младший брат не будет ныть,
И никуда спешить не надо…
Почти сто суток до блокады
И десять суток до войны.
4.
Киевская, 139
Брату Сереже
На Киевской сто тридцать девять жарко,
а если зябко – топится голландка,
но чаще жарко, потому что юг.
Раскрыты окна настежь: слева –варка
сливового варенья, справа – сладко
вздыхая паром, греется утюг.
На Киевской сто тридцать девять тени
зелёнкой мажут сбитые колени.
Я в центре Кишинёва - средостенье
мне, данного зачем-то, бытия.
Здесь носится сестра с собачкой Пальмой.
Мелькают бантики, дворняжий хвост спиральный.
В качалке старой бабушка моя.
Серёжка, брат двоюродный и младший,
доев котлету с гречневою кашей:
«Айда под крышей побежим!» - зовёт.
Зашнуровав с подковками ботинки,
мимо соседской прошмыгнув Бастинды,
кричим дворовым: «Эй, постройся, взвод!»
Потом, взобравшись на чердак, в погоню
пускаемся, невидимые кони
несут нас друг за дружкой по всему,
что там под кровлею обречено валяться :
обломкам черепицы (восемнадцать
и два нуля потом в музей снесут).
По доскам, сваленным крест-накрест, как попало.
по битому стеклу, ух как достало –
осколками стреляет, жмурься, люд!
Орёт Бастинда снизу : «Чтоб вы сдохли!»
Но тут вступает пианино, в окнах
свет загорается то там, то тут.
Мне десять лет, я к тёте Кате в гости
пришла и память детская запостит
асфальтовый тот двор и щели в нём,
в котором одуванчики пасутся,
а сколько лет над ними пронесутся -
не сосчитать заросшие быльём.
Ну а пока мы носимся под крышей,
и собираем синяки и шишки,
они нам пригодятся – ещё как! -
в чердачной и не только дольче вите.
Бастинды, вии, спите-спите-спите!
Пусть дети обегут сперва чердак.
2018
Жасмин
Пусть вечно сияет июньский жасминовый куст
и светятся звёздочки с жёлтым штрихом сердцевины!
Так рви же на части судьба, ну и пусть
мистралем сменяются ярые летние ливни!
Отняли любовь и по кочкам её разнесли, по клочкам,
отняли судьбу и заставили жизнью чужою
не жить, а болеть, но не вашим, а светлым богам –
жасмину вот этому - буду склоняться главою.
К деньгам, пьедесталам всегда равнодушна, плевать
на ваши законы молчания и осторожности шёпот!
Я выжила – значит, права, с этих пор благодать
июньская мне прописала по лужицам шлёпать,
и топать босой на вершину холма Сен-Жени,
туда, где жасминовой куст наклонился над бездной.
Не станет меня – значит, он за меня будет жить
земную мою, отраженьем моей же небесной.
Шиповник
Ю.Е. Ряшенцеву
Затейник июнь раздобыл акварель
салатно-зелёную, синюю,
и в той синеве затянул менестрель
канцону свою соловьиную.
Ваганты-лягушки о чём-то кричат,
о чём - не скажу (неприличное)
лихой одуванчик меняет наряд
на пух, легче пёрышка птичьего.
ну как мне, скажите, в такой лепоте
не позабыть своё прошлое,
отрезать и сжечь его чёрную тень,
а дальше – июньски-хорошею
остаться промытым зелёным листком,
шиповника белым душистым цветком,
всей веткой-царапкой, её коготком
смеющейся праздничной ношею?
5.
***
Души открытой не стыжусь -
Куда же от природы деться?!
Я не пишу стихи – вяжу
Из кровеносных нитей сердца.
Весь мир со мною и во мне,
Его кресты, его дороги…
О, время бурное в огне!
О, быстросменные эпохи!
Я изучаю по ночам
Посланье звёзд и почерк лунный,
И череп мой трещит по швам,
Звенит, что колокол чугунный.
И всё равно я жизнь люблю,
Хоть поникаю, будто колос…
Я не пишу стихи – ловлю
Давно знакомый чей-то голос.
Во снах своих и наяву
Сплошными образами мыслю.
Я не пишу стихи – живу
Одною с ними странной жизнью…
***
Жизнь античеловечна:
То явь, то сон, то бред.
Луна и солнце вечны,
А мы с тобою – нет.
О, тайная подруга!
Как будто бы в кино,
Давай любить друг друга,
Пока ещё дано…
Прими меня спокойно.
Кто знает, есть ли ад?
Ведь мы уйдём, бесспорно,
Без права на возврат.
Жди каждую минуту.
Не бойся, не жалей.
Люби меня, как будто
Нас двое на Земле.
Мы в этом вечном круге
Со стороны смешны.
Но очень часто, други,
Счастливые смешны…
И совестью, и кожей
Осознаю вину…
Ты любишь всех, о Боже!
Я – женщину. Одну.
***
Когда придёт лихая весть
О том, что осознать непросто,
Не дай мне, Боже, умереть
Вдали от отчего погоста!
Бывая в райских уголках,
Минуя королей и свиты,
О соснах медных на песках
Я помнил, словно о молитве.
Средь лопухов и лебеды,
Почти забыв лицо и имя,
Мой ветхий домик у воды
Всегда меня простит и примет.
И пусть перед тобою я
Предстану как глупец иль гений,
Не отвергай меня, земля,
Моих надежд и сновидений!
6.
БРОНЗОВЫЕ ДЕТИ ЛИДИЦЕ
За что им смерть? Кричали, птицам вторя,
Густые облака, ромашки в поле,
Багрец зари и изумруд лесов,
И только в этом стоголосом хоре
Не слышно было детских голосов.
В шахтёрском Лидице — рассвет свидетель-
Убиты были маленькие дети.
Ни слова и ни стона от испуга.
И взгляд остановив на пистолете,
Лишь прятались за спинами друг друга.
Так и сейчас стоят, сплетясь руками,
Их плоть переродилась в вечный камень,
На лицах детских праведный укор.
И так же молча, юными сердцами
Ведут с живыми нами разговор.
ПРИХОДИ
Ты не вымок, родной, в этот ливень жестокий?
Я надеюсь, ты был под надёжною крышей,
И молитву мою Космос дальний услышал,
Защитил, уберег от знобящих потоков.
Если б в этот момент мне случилось быть рядом,
Моя нежность с огромною мощью всесильной
Над твоей головою раскрыла бы крылья,
Убрала бы с пути твоего все преграды.
Я б в ладони взяла твои тонкие пальцы,
Заглянула в глаза цвета синего неба.
Ты давно в моей жизни размеренной не был,
Приходи, чтоб уже навсегда в ней остаться.
ЗИМНИЙ ПАРК
Зимний парк
замер в дрёме
под тихим густым снегопадом,
Снег вихрится,
блестит
в переливах ночных фонарей,
Изумрудные ели
заснули в уборе нарядном,
И виденья волшебные
им посылает Морфей.
Освещает фонарь
белоснежные
пышные шапки
на кустах и скамейках,
на ветках могучих дубов.
Далеко до июня,
и много в январской охапке
Серебристых снежинок -
морозного неба даров.
По аллеям пустым
тишина нынче бродит хозяйкой,
Не мешают ей
птиц
щебетанье,
ребячий восторг,
Но с рождением дня
и синички, и зябликов стайки
Дружным, радостным хором
восславят лучистый простор.
Никого не оставит зима
равнодушным и строгим,
Окунуться
в воздушную пену
несмятых полян,
Слушать скрип мелодичный
изрядно продрогшей дороги,
С белокурой зимою
решиться на страстный роман.
7.
Осанна белизне
Меня сегодня бес кружил –
там не срослось, здесь не случилось.
Непопаданьем в самолёт
сегодня начинался день.
И ту Москву, где прежде жил,
и что ночами часто снилась,
покрыл сегодня крепкий лёд
и снег. И тени на плетень
всё наводил декабрьский мрак,
и за ошибкою ошибку
нагромождая, всё смотрел,
оправлюсь или сгину я.
Преувеличивать мастак,
он ободрал меня как липку
в такси, оставил не у дел
во всех вопросах бытия.
Потом честнейший белый снег
покрыл проспекты и дороги.
Под ноль колёсами машин
раздавленный, он вновь белел.
Твоих ладоней оберег
меня хранил. И все тревоги
декабрьской темени крушил,
и белизне осанну пел!
Фанданго
А под конец играли Боккерини.
Виолончель. Фанданго. Кастаньеты.
Скрипачка. Принадлежность к Украине
написана на лбу. Под звуки эти
игры взахлёб сижу едва живая.
На ней сосредоточилась девчушка.
Татуировка – шик! Душа нагая.
Пред нами трубочист, а не пастушка.
Играют Боккерини. Бесконечно
я представляю жизнь её и долю.
Рождённая на Украине вечной –
как ей непросто в нынешней юдоли!
Под кастаньеты думаю про юность,
которая для скрипки и для сцены.
К воспоминаньям собственным вернулась
рассеянных по миру поколений.
Лоб волевой. Поджаты губы, скулы
на визуальный ряд орды меня настроят...
А взгляду – вбок и долу – не амуры
привидятся, а тяжкий труд изгоя.
Девчушка и фанданго. Кастаньеты.
Плетенье музык и судьбы сретенье.
Пишу, как выживают в мире этом.
О том, что больно, вью стихотворенье.
Рассказ Ани
о дожде, который грянул по выходе
из музея имени Давида Баазова
Тропический ливень. Летела по камню
неровной брусчатки в Тбилиси старинном.
Забыла на миг, что не птицею – Аней
явилась пред Грузией к водным крестинам.
Лил ливень. За шиворот слались потоки
от Зевса, от змия и прочей химеры.
И прыгала Аня по лужам. И стоки
воды позабыли порядок и меру.
А рядом, в таверне, сидели грузины,
глядели на дождь и дрожащую Анну,
не зная, что крылья росли с середины
промокшей спины в предлежании странном.
Рождались от грома, от рифмы, от музы.
Но Анна уже пролетала над речкой,
над городом древним. И полнились шлюзы
не вешней грозою – мечтой человечьей!
Я тоже промокла. Я тоже боялась
громов и падений, и смерти, и кручи...
А в небе над городом – Анна смеялась
и сильным крылом задевала за тучи!
8.
СЛУЧАЙНОЕ РОДСТВО
Поправь очки со сломанною дужкой, расцвел цикорий, синева зовет.
Из подворотни пахнет свежей стружкой, там кто-то курит, плачет и поет.
В тумане зябком отсырели кровли, не разберу ни слова, хоть убей!.
Взаимное доверье лечат болью, в бессилье оправдаться перед ней.
Тревожат душу у кирпичной кладки, простывший день и краденый арбуз,
Догадываюсь – режут правду-матку, и нож достанут, что козырный туз.
А дальше будет курица от плахи бежать недолго и без головы.
Бродяжий дух, напомнивший о страхе, не вразумит хозяина, увы.
Цепочку пищевую понимая, кунжутным маслом пенится казан,
Событий и поступков связь прямая, навязчиво бросается в глаза.
Но в этом мире, созданном искусно, а дьяволу и в этом повезло,
Причастности мистическое чувство обманывает весело и зло.
Пронзительны родные захолустья, оправданное жизни естество.
Прими же с горькой, просветленной грустью неясное случайное родство.
Еще в руках бутылка с теплым пивом, и далеко оливковое дно,
Банально все окончится обрывом, а в нем и есть спасение одно.
ЦЕППЕЛИН
Гляди сыновьею любовью на горизонт, где как налим,
Плывя, струи тугие ловит по нашей воле цеппелин.
Подставил смело ветру щеки над сонностью речных прохлад,
Несвоевременный – и в итоге, несовершенный аппарат.
Скрипит фанерная гондола, где командор засел птенцом.
Он на какой парад в просторе летит серебряным яйцом?
Нам дерзновенья века любы, подвластен, мил лубковый сказ,
Играйте ангельские трубы, звени моторами каркас.
Канаты свесились под брюхом, как письмена из узелков,
Гордись страна небесным духом, путь властелинов – он таков!
Мы покоряем раз за разом простор, не осознав предел.
Мечтою в кубатурах газа, судьбой неповторимых дел.
МГНОВЕНЬЕ
Зло, цепко, кадром разграничил
Деревья, зарево и дым.
Бессмыслица фотогенична,
Фотограф этим уязвим.
Под зонтиком – линялой крышей,
Сосредоточен, угловат.
Выходит тень из серой ниши,
Надейся, что надолго, брат!
Мгновенье чиркнет в эпатаже,
В формат замкнется цифровой,
Еще невидимы пейзажи,
Детали в данности живой.
Возникновенье тянет выю
Створ распахнет печаль ее,
И выпадет в периферию,
За явью – инобытие.
9.
***
Оранжевая хурма
С оранжевою морковью…
Звонят в домофон… Зима!
Я дверь для неё открою.
Вкатилась зима мячом
Иль ёлочной сферой шара –
Мне стужа её нипочем –
В оранжевой мари жара!
Мне коконом – тёплый плед -
Пусть пляшет метель-зазноба!
Сродни апельсину - свет
В камина святой утробе…
И огненный шар хурмы
Стал молнией шаровою –
Жар-свет – сокрушенье тьмы!
А воины – мы с зимою.
ОТПУЩЕНИЕ СНА
Седьмого сентября приснился сон…
Что дом мой продан, что мы все взлетаем…
Я отпущу его на семь сторон –
По вертикалям и горизонталям.
На лик затменья трачу хмурый день -
На ипостась подсолнуха Ван Гога.
Чтоб свет мечты собой не скрыла тень –
Уже не у людей прошу – у Бога!
Я отпускаю к озеру из слёз
Вчерашний сон и натюрморт вдобавок,
Где половодье солнца, граней, роз
И памяти винтажный полушалок…
Ушёл в небытие вчерашний сон –
За утра неприступную ограду,
Тон музыкальный (Или тихий стон?)
Оставив по себе в пучине сада…
МИГРАЦИЯ В МУЗЫКУ
1 октября – Международный день Музыки
по решению ЮНЕСКО
Увозят гастарбайтеров такси –
С авоськами, узлами, рюкзаками,
Чтоб не бояться ждать и не просить,
И не касаться МУЗЫКИ руками.
На глубину уходят стаи рыб –
Мигранты ищут всё места покруче,
Где убыль на барыш менять смогли б,
Где хоть бы выжить! Где хоть каплю лучше!
Всё с той же композицией пленэр…
И МУЗЫ так же терпят и не просят,
Собой являя обнажённый нерв
Шенгена для «Юноны» и «Авося»…
Просили раньше МУЗЫ на местах:
Законной регистрации, работы…
Защиты прав их ближних во слезах
До хрипа, до официальной ноты.
Впадали в кому сонмы бледных МУЗ,
Реанимации уже не подлежащих,
Как выспятком приконченный Союз.
И с каждым годом чаще всё и чаще
Увозят гастарбайтеров такси –
И с высшим, и со средним специальным:
Не здесь бояться и не здесь просить,
Соприкоснувшись с МУЗЫки дыханьем.
10.
***
В углу под потолком над телевизором,
Куда никто из нас залезть не мог,
Цветочками бумажными унизанный,
Жил Бог.
Бабуля с ним всегда шепталась ласково,
А он молчал в ответ, смотрел в глаза.
Текла, казалось, по дощечке лаковой
Слеза.
А мы, притихшие, смотрели издали
(Мешать сейчас, поди, нехорошо!)
И вместе с ней просили Бога истово,
Чтоб дед скорей с войны домой пришёл...
***
Здравствуй, мой город родной! Как живётся? Как дышится?
Я, уж прости, навестить тебя снова не смог...
Я не забыл, не предал, не продал тебя, (слышите?)
Просто я вырос давно из тебя, как из старых сапог.
Просто ты тесен мне стал как носочки и варежки,
Те на резинке, ты помнишь, в примёрзшем снегу.
Мне их вязала на спицах любимая бабушка...
Вот и живу без неё. Думал, что никогда не смогу...
Мне нестерпимо малы переулки и улицы,
Те, что тянулись, казалось мне, до облаков.
Ты научил меня сам не дрожать, не сутулиться.
Я не дрожу, не сутулюсь. И я не приемлю оков.
Город, спасибо тебе за дворовую азбуку,
За зелепухи в запретном соседском саду...
Я не забыл тебя, город, а спрятал за пазуху.
Жди и люби. Я к тебе каждой ночью бессонной иду.
В Ельце
В Ельце в наличии наличники,
Лампадки перед образами,
Девчонок солнечные личики,
Мальчишки с ясными глазами.
В Ельце кружат пружинки кружева,
А все ельчанки - кружевницы.
И очень-очень как-то нужно вам
Сюда приехать из столицы
Запрятаться в кривые улочки
И примирясь с самим собою,
Отведав местной сдобной булочки,
Нырнуть в неспешность с головою;
Потрогать старину ладошками,
Вдохнуть её ванильный запах
И подсмотреть, как котик с кошкою
Приносят в дом весну на лапах;
В церквушке замереть пред образом
И плакать без причины, вроде бы...
И осознать каким-то образом,
Что это и зовётся Родиной.
11.
Жа́ркое
Чисто, тепло в избушке,
Ласковы кирпичи –
Пламя неравнодушья
Просится из печи.
Бьётся светло, но ты не
Тянешь к нему ладонь –
Ты вспоминаешь иней
В губящих твой огонь.
В синей январской тверди
Их ненасытных глаз
Выстыло сердце Герды,
В пепел упал Клаас...
Тучи трясут солонкой.
Руки твои грубы.
Старой стальной заслонкой
Не задвигай трубы,
Не торопись, родимый –
Небу оставь на треть.
В снежном солёном дыме
Трудно не угореть.
Уличное
Вы улицы – грустный улей
На поле пустой Руси.
Излётной нестрашной пулей
Носи́те меня в такси.
Заборов-зубов не скальте –
Вяжите своё клише,
Где трещинки на асфальте
Бегут по моей душе
И призраком бродит сырость
По тонкости их тенет.
...Я был обречён на выброс,
Но вырос.
А город – нет.
Путник
Путь мой – стальные вилы,
Век мой – года-вода.
Господи, дай мне силы
Не забрести туда,
Где поражений чёрных
Тянется глухорядь.
Я не считаю тёрны –
Тропы привык терять,
С неба не ждать известий.
Видя сюжет вчерне,
Злые глаза созвездий
Наворожили мне:
"В петлях и поворотах
Досыта навертись!"
Встретить бы хоть кого-то,
Чтоб самому найтись.