Взятка (рассказ)

Подробности

Категория: Алла Потапова

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 2578

Идти теперь Марии было некуда совсем.
Она посмотрела на старенькие, в облезшем белом корпусе, часики «Заря», купленные Васей еще в первый год замужества, и вздохнула. Нету сил уже проситься к тетке Степаниде. Опять, в который раз выслушивать притворно-жалостливые слова, выдерживать подозрительные косые взгляды: как бы чего не пропало: дом-то с достатком.
— Пошли, девочки.
Мария решительно обняла за плечи двух своих дочерей-малолеток, тихонько жавшихся к ее юбке, и они пошагали на станцию. Время подбиралось к полуночи. На вокзале знакомая кассирша Шурочка выглянула в окошко кассы:
- Да уж тут заночуй, что ли. Куда ты их, на ночь глядя, волочишь, 
Та, что постарше, Тома, вскинула на кассиршу строгие серые глаза и равнодушно отвернулась. Младшая, Настя, побежала и стала подбирать возле скамейки рассыпанные кем-то спички. Она их складывала в ладошку и негромко считала. «Один, два, пять...»
— Смотри, с полу берет!- брезгливо кивнула Шурочка, тряхнув короткими пружинками белесых волос в химической завивке. - Там ведь инфекция может быть.
- Не смей грязь трогать, — устало прикрикнула на дочку Мария. Настя ее не послушалась, продолжая счет: «Девять, семнадцать, четыре». К ней подошла Тома, резко дернула за руку и подвела к матери. Настя, не сопротивляясь, поплелась за ней, на ходу продолжая разглядывать спички в ладошке.
- Когда электричка на город? — спросила Мария Шурочку.
Та глянула куда-то внутрь и снова высунула симпатичное личико с тоненькими черточками-бровями и чуть размазанной красной помадой на губах:
- Через десять минут.
— Вот и ладно. Мы пошли.
Она снова обняла за плечи девочек — у нее была такая манера их водить, — и вышла на перрон.
Моросил мелкий дождик. Только что его не было, а теперь шел, насыщая воздух влагой и тоскливостью. Занудный дождик.
— Мама, я хочу... — Настя выразительно стала переминаться с ноги на ногу.
— Вон под кустик пойди. Тома, сведи ее под тот кустик.
 Настя замотала головой:
- Я совсем хочу.
Ну вот. Придется вести ее в общественный туалет при станции. Господи, ну почему люди так отвратительно относятся к общественному! Там ведь и взрослому не пристроиться, не то что ребенку. Дома-то, небось, такого бы не развели, а если общественное — значит, как угодно можно.
— Ничего, — сказала она, — сейчас темно. Никто не видит.
Девочки отошли к кустам, а она почувствовала, что устала до такой степени, что если б кто-нибудь сейчас подошел и сказал: «Умри!», она бы без раздумья согласилась. Вот только дочки.
На светофоре вспыхнул зеленый.
- Скоро вы там? — окликнула она.
И они побежали в переход на высокий перрон, а потом уселись на лавку в совершенно пустом вагоне электрички.
Девочки прижались друг к другу, и Настя сразу же задремала.
А Тома стала смотреть в окно своими огромными вопрошающими глазами, хотя там за окном ничего не было видно, разве что огни пролетали через равные промежутки времени, обозначая железнодорожные пути.
Они успели на последний поезд метро и вышли в центре, города, на его пустынные, отдыхающие улицы.
Мария бывала в центре не часто, а если и бывала, то чаще в магазинах, за покупками и, конечно же, никаких улиц не рассматривала, а смотрела на прилавки, молясь про себя, чтобы чего-нибудь не кончилось, пока она стоит в очереди на гудящих от бесконечной беготни ногах.
Теперь всюду было необыкновенно тихо и темновато, магазины закрыты, и Мария подумала мимоходом: вот бы хорошо, чтобы сейчас, когда нету никого, открыли магазин и она купила бы без очереди. Но мысль эта проскользнула, не оставив по себе никаких чувств, потому что главное было сейчас — отыскать нужный дом с большой красной вывеской.
Дом, разумеется, отыскался, да и мудрено его было не отыскать, потому что среди других домов он стоял заметно и многозначительно, как и подобает важному государственному учреждению.
Она с детьми подошла к этому дому, убедилась, что вывеска та же самая, что и тогда, когда она приходила сюда лет пять назад, и присела на ступени. Тут к огромным входным дверям вели широкие ступени, еще теплые от жаркого дня, правда, чуть смоченные занудным дождиком.
Девочки тотчас же пристроились возле нее с двух сторон, и Настя снова в минуту задремала, упершись ей головой куда-то под мышку.
Мария заботливо застегнула пуговичку на вязаной красной кофте Насти, подтянула горловину растянувшегося немного Томиного свитера, поправила свой платочек, то и дело съезжавший с головы, и, прижав к себе Тому, собралась сидеть тут до утра.
Мысли ее текли странно, вспыхивая то яркими болезненными воспоминаниями, то вдруг возникавшими, вовсе неосуществимыми желаниями, например, напиться горячего чаю и забраться в теплую постель. Эта мысль почему-то оказалась особенно горькой, Мария резко всхлипнула, даже судорога прошла по телу, и Тома откинула лицо, посмотрев на мать. Настя только подвигалась, устраиваясь поудобнее, и тут подошел милиционер.
Совсем молодой, черноусый, он отдал Марии честь, назвал свое звание и фамилию, а потом не очень строго спросил:
— Бродяжка, что ли?
Конечно, лучше бы встать, Мария привыкла с любым начальством разговаривать стоя, но младшенькая спала, и подняться, ее не разбудив, было никак невозможно.
Поэтому она только одернула юбку, коснулась ладонями платочка с боков: не растрепались ли волосы, и тихо ответила:
- Мы на прием в жилищный отдел. Насчет жилья нам надо. 
Милиционер сдвинул фуражку на затылок, почесал чуб, опять надвинул свой головной убор на лоб и внушительно произнес:
- Жилищный отдел начинает работать с девяти утра. Что ж ты, тетка, собираешься тут всю ночь сидеть?
-Так мне идти некуда - совсем тихо откликнулась Мария, и из глаз ее, помимо воли, выкатились слезинки. Но она тотчас же их утерла, подняла глаза на милиционера и извиняющимся тоном, стараясь потрафить ночному начальнику, попросила:
— Ты уж, миленький, не прогоняй нас. Мы здесь тихонечко посидим, не шелохнемся. Никакого порядку не нарушим.
— Ха, — мотнул головой милиционер, и поскольку смотрел он на Марию сверху вниз, то взгляд его казался снисходительно-высокомерным. — Да уж одно то, что ты здесь с детьми сидишь, есть нарушение порядка. Неужели не понимаешь?
— Так что с детьми — извини уж, куда ж мне их деть! Деть совсем некуда.
Она тяжко вздохнула и снова подняла глаза на милиционера, ожидая его решения.
Но стражу порядка эта картина, вероятно, надоела.
— Вставай, вставай, нечего тут рассиживаться.. Если есть где ночевать — отправляйся, если нет — сейчас машину вызову, в КПЗ отвезу.
— Нет, нет, — заторопилась Мария, испугавшись непонятного КПЗ, ничего хорошего, конечно же, не предвещавшего. — Мы сейчас, миленький, мы сейчас...
Настя было захныкала, но Мария шикнула на нее, и та замолкла.
Под пристальным взглядом милиционера она перебралась с детьми напротив, в небольшой скверик, где стояли пустовавшие скамейки, на которых она могла бы свободно устроиться. Но когда они опять рядком сели на одну из них, страж порядка стал медленно направляться в их сторону, и Мария поняла, что остаться здесь ей не удастся.
Тогда она взяла на руки тяжеленькую Настю и сказала Томе:
— На вокзал пойдем.
Сразу ей показалось, что вокзал не так уж и далеко. Их шаги гулко отдавались на пустынных улицах, и Мария стала идти помедленнее, чтобы не шуметь так. Но потом они стали идти еще медленнее, потому что нести спящую Настю оказалось непросто. Девочка сползала вниз, и они несколько раз останавливались, Мария опиралась одной ногой о стену или попутный забор, старалась уложить дочку на руках половчее, но через несколько шагов она вновь нестерпимо оттягивала руки, хотя и говорят, что своя ноша не тянет.
Тома стояла в стороне и терпеливо дожидалась, когда мать пойдет снова.
На вокзале Мария сразу же опустилась на скамейку с блаженной мыслью, что уж тут-то ее никто не может прогнать, она скажет, что дожидается поезда, и всё.
Но милиционер все-таки сильно ее напугал, и всякий раз, когда объявляли посадку, она вздрагивала, открывала глаза и делала вид, что прислушивается: не ее ли поезд.
К утру Мария заснула и проснулась сама, просто так проснулась, никто ее не будил, не тормошил, и оказалось, что она выспалась и отдохнула. Она этому очень обрадовалась, подняла девочек, купила бутылку газированной воды и в уголке их умыла. Еще купила по вареному яичку и зачерствевшей со вчерашнего дня булочке. Остатки воды они допили.
К тому, приметному дому они пришли, судя по ее часикам, в половине девятого. Тут уже, у самого входа, дожидаясь открытия государственной управы, толклись люди, и Мария по старой, намертво укоренившейся привычке, спросила: «Кто последний?»
«А вам к кому?» — спросили ее. Оказалось, очереди здесь были в разные кабинеты, сидящих там людей уважительно называли по имени-отчеству, даже рассказывали о них какие-то частные мелочи, вроде того, что один терпеть не может табачного запаха, а у другого постоянно насморк и из-за этого он плохо слышит. И еще хвалили какого-то В.В.
Мария никого не знала, к кому очередь занимать не имела понятия, и вдруг у нее засосало под ложечкой так тоскливо, что глаза снова налились слезами, и она поняла, что и в этих очередях все обязательно разберут: и хороших начальников, и удачливые бумаги, а ей, если и достанется, то, конечно же, не тот, добрый В.В.
Она подхватила своих девочек и с отчаяньем погибающего человека, стала пробираться к входу, говоря: «Разрешите, у меня там... Я сейчас...» Бормотания ее понять было невозможно, но ее пропускали, потому что она подталкивала двух молчащих детей, выставляя их впереди себя, как таран. Только один тучный мужчина с незажженной сигаретой во рту, которую он уже вовсе измусолил, загородил двери своим толстым животом и спросил:
— Вы что, к Степанову?
— Да, да, — закивала Мария, поправляя платочек.
— Он вам назначил?
— Да, да, назначил, — продолжала она кивать, сжавшись внутри в комочек и молясь, чтобы он ее пропустил, не задержал, дал ей войти туда, где есть этот жилищный отдел, где есть Степанов, который, может быть, и назначил бы ей, если бы она его об этом могла попросить.
— Вы с прошлого приема? — не унимался толстяк. И тут Бог услышал ее молитву, потому что невысокая пожилая женщина произнесла строго:
— Чего привязались к человеку? Идет она с двумя детьми к Степанову, он ей назначил, объяснили же тебе! Вот люди!
— Что, спросить нельзя? — огрызнулся толстяк, но живот свой отодвинул.
Она вошла в прохладный, очень чистый коридор тогда, когда стрелки больших круглых часов показали девять, и за ней сразу же влилась вся очередь и стала распадаться на ручейки к кабинетам. А она шла и высматривала дверь пошикарнее, потому что там наверняка и располагается Степанов.
За долгую свою работу курьером она безошибочно угадывала двери приемных, куда надо отдавать письмо или пакет, где сидит красивенькая пахнущая девушка. Эти двери она могла найти в любом .учреждении, тут ей не заблудиться. Обычно девушка говорила по телефону или болтала с подружкой и на курьера вообще не обращала внимания, как если бы пакет ей доставила бездушная машина или какая-нибудь автоматическая коляска.
Девушка брала корреспонденцию, Мария показывала приготовленным карандашиком, где расписаться и поставить дату, та небрежно, будто сама и была главным начальником, ставила свою закорючку и продолжала заниматься тем, чем и занималась, а Мария тихонько выходила, прикрывала массивные двери и шла дальше.
Почему-то во всех приемных массивные крепкие двери, словно начальники боятся, что их кабинеты станут брать штурмом.
Удивительно, но на этот раз она не найдя сразу двери, а нашла ... Степанова.
По коридору шел крупный, уверенный хозяин этого учреждения, это было видно за версту, и на ходу к нему подскакивали какие-то сотрудники, что-то спрашивали и отскакивали назад, а он шел к себе в кабинет, и когда прошел мимо всех дверей и не остановился, Мария поняла, что его кабинет, наверно, не на этом этаже.
Она ринулась за ним, и они столкнулись у лестницы на второй этаж.
Мария обняла за плечи своих девочек, он чуть-чуть боком обошел ее и поставил ногу на ступеньку. Она поняла, что сейчас он своим уверенным стремительным шагом взбежит вверх и ей никогда его не догнать. А в кабинет к нему ее просто не пустят, потому что никаких встреч он ей не назначал. Да и не пробиться — не только сквозь очередь, но и сквозь сотрудников его. Вон они уже сверху бегут к нему, уже затягивают его в важные неотложные дела, среди которых затеряется, уменьшится до невидимости крошечное, никому не нужное дело Марии Стрешневой.
И она тихонько, в последней надежде уповая на этого всемогущего человека, почти прошептала:
— Товарищ Степанов, дайте мне квартиру!
— Что?! — споткнулся Степанов на лестнице. — Какую квартиру?
И повернул к ней свое лицо.
Он возвышался над нею, большой и невероятно занятой государственный человек, пытаясь сообразить, о чем говорит женщина с двумя детьми, требуя вот так, прямиком, квартиру.
— О какой квартире вы говорите? — переспросил он, но глаза его уже смотрели в коричневую папку, подсовываемую хватким сотрудником, а его рукавом завладевал другой с бумажками, я он уже сделал два шага вверх по лестнице и удалялся от Марии, влекомый деловыми заботами.
— Хоть какую-нибудь! — взмолилась Мария. — Хоть махонькую. Нам с детьми жить ну совсем негде!
Она заплакала, заплакала Настя, и только Тома суховато толкала ее в плечо и говорила: «Перестань, перестань, мама!»
— Хорошо, зайдите ко мне.
И он, наконец, отдался в руки своих жаждущих собратьев по великому делу решения жилищных проблем.
Мария тащила девочек по лестнице чуть не волоком, но все равно не поспевала за ним, и когда поднялась на второй этаж, его и след простыл. Но она нашла приемную, вошла, робея перед красивенькой девушкой, и даже спрятала руки за спину. Ей вдруг показалось, что эта девушка сейчас скажет: «А где пакет? Нету пакета, так и уходите, нечего здесь околачиваться».
Но тут из своего кабинета выглянул Степанов и сказал:
— Ну что же вы? Проходите. - И открыл перед ними дверь.
В таких кабинетах Мария никогда не бывала. Ведь курьерами заведуют не начальники, а секретарши, поэтому дальше приемной ей заходить никогда не приходилось.
Здесь было парадно, ухоженно, и комната — очень большая. Даже странно, что в такой комнате располагается на целый день один человек. А ночью эта комната и вовсе пустует.
— Садитесь. Я вас слушаю, — сказал Степанов, указывая рукой на стул, стоявший рядом со столом.
Мария села, а девочки прислонились к ней. Он посмотрел на это внимательно, но ничего не сказал.
— Ну что там у вас? — с легким раздражением повторил крупный руководитель, уже несколько сожалея о своем альтруистическом порыве. — Вы на очереди состоите?
— Вроде бы состою.
— То есть как это — вроде бы?
— Вася-то со мной не живет, так я уж и не знаю, как теперь считается — состою я или он без меня состоит.
— Ну, знаете! Давайте все сначала.
Степанов понял, что встрял в историю, но как опытный службист, покорился обстоятельствам. В самом деле, не выставлять же ее теперь за дверь!
— Где вы работаете?
— В тресте «Металлосбыт». 
— Кем?
— Курьером я работаю.
— Сколько лет?
Мария задумалась. Сколько же это лет она там работает? Сразу пошла, как с Васей поженились. Он в «Металлосбыте» шофером на грузовике устроился, а ее в курьеры определил. Она еще совсем тогда молоденькая была. Долго у них детей не было, а потом Тома родилась. Настенька уже позже, когда Вася не очень-то ее и хотел.
Все это прокрутилось у нее в голове, и она, виновато поглядывая, как бы извиняясь за задержку — сразу ведь все и не сообразишь! — ответила:
— Двенадцать лет получается. Да, двенадцать. 
— На очередь когда стали?
С очередью так получилось. Прописалась она сразу же у Васиной мамы в однокомнатной квартире. Свекровь великодушно разрешала ей вести хозяйство, и Мария содержала дом в идеальной чистоте, безумно боясь вызвать неудовольствие мужа или его матери. И готовила она отлично, и смотрела за Васей и детьми отменно, и свекрови угождала. Да только всё это не помогло...
А на очередь они стали сразу, может, через полгода, потому что мать Васина имела льготы и какие-то особенные справки. Их взяли на очередь, но как — она точно не знает, оформляли все свекровь да муж.
Вскорости свекровь получила однокомнатную квартиру себе, в каком-то особенном доме с улучшенной планировкой. Еще соседи говорили, что свекровь дала кому-то за квартиру большие деньги, — но об этом Мария Степанову не сказала.
— Мы остались сами, — говорила Мария, — и очереди никакой как бы не стало. Потому хоть и тесно, но отдельная семья, чего же еще?
— Ну и дальше? — поторопил ее Степанов.
Что ж дальше? Когда родилась Тома, стало невмоготу, так Вася говорил. И теперь задерживался на работе подолгу, так как дома не было никаких условий для жизни и отдыха. Это тоже говорил он, хотя Мария думала совсем иначе. А Настя родилась — муж стал пропадать сутками.
Происходило что-то нехорошее, но посоветоваться было не с кем. Правда, в пригороде жила мама, но с ней еще — сестра, ревниво следившая, чтобы Мария, которая стала теперь «городской», не вздумала претендовать на родительский дом. Да и хворала мама часто, жаль ее было.
Когда Вася сказал ей правду, она уже была почти к ней готова. Тут-то он и напомнил, что очередь на жилье у них осталась, но будет лучше, если она с детьми поживет у матери в пригороде, потому что новая жена Оля должна к нему переехать, не может же он с любимой женой врозь жить.
Мария хотела возразить, что жена-то ведь она, Мария, они же не разводились! Но Вася ее опередил, сказав, что с разводом торопиться не надо, развод могут не дать — дети маленькие, да и на работе станут болтать лишнее. А квартира-то нужна!  
Поэтому будет лучше, если она без скандала поедет и поживет, вроде бы просто так, а он за это время побеспокоится о квартире. Да, он прямо тогда так и объяснил: как же мы можем разводиться, если нам надо две квартиры получить! Я останусь тут, говорил он, а ты пойдешь туда. В новую квартиру то есть, когда нам ее дадут.
Мария молча собрала вещички и переехала к матери.
Легковерная мама обрадовалась: «На воздухе поживешь, дочек подправишь», а сестра насупилась. Она к тому времени вышла замуж, и хотя жила Мария на половине матери, все равно была недовольна: дети во дворе шастают, ягоды рвут, траву топчут...
Для Марии настала очень тяжелая жизнь: надо было утречком отвезти детишек в ясли-садик, а вечером забрать, приехать после работы, наварить, настираться, маме во дворе помочь...
Тому пришлось отдать в интернат — она пошла в школу. Настю — на круглые сутки. Хоть и жалко было, но немного легче — Мария стала хоть высыпаться.
Но ненадолго вышло так.
В интернате Тома не прижилась и стала горестно проситься домой. Настенька заболела.
Крутилась Мария как белка в колесе, но судьба, вероятно, считала, что еще не все испытания выданы ей сполна.
Умерла мать, у сестры родились двойняшки.
Однажды сестра, дождавшись Марию у калитки, когда она возвращалась с работы, сказала:
— Поговорить надо.
Разговор вышел трудный.
— У тебя муж есть и квартира, — убеждала ее сестра. — Езжай и живи. А ту выдру крашеную выгони.
Мария молчала. Жизнь приучила ее терпеливо сносить все удары, и этот удар, нанесенный родной сестрой, она приняла, не сопротивляясь. Может, и вправду поехать к Васе? Может, он сам уже выгнал ту «выдру крашеную», как говорит сестра, и они снова будут жить как жили.
На следующий день она надела свое лучшее платье, повязала шелковый платок, оставшийся от мамы, и поехала к Васе.
Дверь открыла новая жена Оля. Молодая, жизнерадостная, она с удивлением взглянула на женщину, стоявшую на пороге. Оля, вероятно, и забыла о ее существовании.
— А Васи нет дома? — спросила Мария, стараясь утишить биение собственного сердца.
— А вам зачем? — вопросом на вопрос ответила Оля.
По привычке поправляя платочек, Мария просительно улыбнулась:
— Так ведь надо бы повидаться.
— Неужели вам неясно, что он вас не любит и у него другая семья! Понимаете, другая! И он ребенка ждет! — Оля демонстративно выставила вперед начинающий полнеть живот. — Должны же вы иметь женскую гордость! — она презрительно фыркнула: — Я бы, например, ни за что не приехала к бывшему мужу.
Мария хотела сказать, что муж он не бывший, поскольку у нее с ним; развода нет, а вот она, хоть у нее и живот растет, Васе неизвестно кто, но Оля продолжала выговаривать:
— Кстати, не думаю, что ваше упрямство разумно — вы должны дать ему развод, это же формальная сторона дела! Он же все равно развод получит, тем более ребенок будет, просто это вопрос времени.
Тут Оля оглянулась назад, что-то там увидела и торопливо сказала:
— Извините, но я спешу. Я передам Василию, что вы приходили. - И закрыла дверь.
Сестра угрюмо выслушала скупой, сбивчивый рассказ Марии и рассудила:
— Ну вот что. Ты там где-то на очереди стояла. Езжай, узнавай. Прямо тебе скажу, Виктор мой недоволен, что ты тут со своими безбатченками под ногами путаешься. Уж не обессудь, но из-за тебя я не собираюсь мужа лишиться. Своего сберечь не сумела, так чужой семье жить не мешай.
Во всех этих разговорах почему-то больнее всего задели Марию слова о «чужой семье». Она посмотрела в окно, увидела, как гордо расхаживает петух среди своих пеструшек, машинально хотела взять пшенца, чтоб курам подсыпать, но вдруг сообразила, что чужая здесь, в родном доме, и вообще на всем белом свете чужая. Тогда впервые заболело у нее сердце так сильно, что села на скамейку и попросила сестру:
— Дай водицы.
Та принесла воды и, имея, видно, остатки сочувствия, сказала:
— Ты уж не обижайся, Мария, но за жизнь надо драться, зубами вгрызаться, локтями распихивать. А ты какая-то... дохлая.
— Если все будут драться, кто же любить будет? — робко улыбнулась Мария, почему-то вспомнив беленькие волосики Насти, ровным дождичком падавшие на худые плечики. Как пела душа Марии, когда потихонечку, полегонечку выздоравливала младшенькая, набиралась жизненной силы, розовела от козьего молока, витаминов, которыми строго-настрого приказал кормить ее доктор. Потому что всю свою любовь, которую только могло вместить ее существо, Мария отдала своим девочкам.
И тепло, и нежность переливались между ними троими от одной к другой, и тем живы были.
На работе Мария спросила у своей начальницы — секретарши Катерины Семеновны, не знает ли она, как проверить относительно очереди. Та с кем-то говорила и через день посоветовала Марии сходить в районный жилищный отдел, к инспектору.
До инспектора она не дошла. Добрые люди объяснили, что списки очередников вывешены на специальной доске, и там она может отыскать свою фамилию.
Действительно, фамилия на стенке была, правда, не она стояла на очереди, а ее муж, Стрешнев В. К., но это было неважно. Важно, что написано, и рядом есть номер: 1237.
Удовлетворенная, приехала она домой и, улыбаясь, сообщила сестре, что все в порядке. Просто надо подождать, и все.
— Да ты хоть соображаешь, сколько надо ждать? — вскинулась сестра. — Тыща двести тридцать семь! Это ж и за сто лет не получишь! — и, упершись в Марию злыми, выцветшими от вечного беспокойства глазами, упрекнула: — Надо кому-нибудь взятку дать, дура ты безнадежная!
Мариина радость угасла. Теперь она вовсе не знала, что же ей делать.
Тогда-то первый раз муж сестры и избил Тому.
Она вышла в маленький садик, расположенный за домом, и смотрела, как пчелы гудят над яблоней, перелетая от цветка к цветку.
Пьяный зять, отметив получку, подошел к ней сзади, больно схватил за плечо и рявкнул:
— Сколько ты еще будешь тут мне глаза мозолить! Брысь отсюда! - И ударил ее в грудь.
Тома полежала в траве, тихонько встала и, ничего не говоря матери, пораньше улеглась спать.
Утром, когда дочка натягивала платьице, Мария ее остановила:
— Что это у тебя на плече?
— Об дверь ударилась, — солгала Тома. На плече синел отпечаток пальцев.
— Кто тебя? — охрипшим вдруг голосом спросила мать.
— Дядя Витя.
Она пошла на сестринскую половину, пробыла там недолго, а вернулась красная, встрепанная. Молча оделась и повезла детей по местам.
Вечером в их комнате кровати были сдвинуты все в кучу, а на виду стоял новенький одежный шкаф.
— Тесно у нас, — отводя глаза в сторону, пояснила сестра. — А ты все равно только ночуешь.
Мария промолчала.
Теперь она старалась приезжать попозже, кормила детей в столовых или покупала им пирожки на улице, с лотков, а пили они газированную воду из автоматов. У Марии появилась новая забота: она старалась наменять мелочи по три копейки — Настя любила сладкую — и тихонько радовалась, что может доставить дочке такое удовольствие.
Зимой было хуже — холодно и автоматы с газированной водой отключались. Она старалась подольше сидеть в теплой столовой, а на худой конец — грелись в подъездах больших домов, у батарей.
Однажды, приехав домой, они застали калитку на запоре. Дергали, кричали, но никто им не открыл. «Я думала, ты у мужа заночевала», — круто сказала наутро сестра. А зять угрюмо прошел мимо, не здороваясь. Тогда и стало нуждой — проситься ночевать к соседке через двор — тетке Степаниде.
В тот злополучный вечер Настя зашмыгала вдруг носом, и у Марии появился страх, что девочка опять заболеет. Потому приехали они домой часам к восьми. Тома помогла матери начистить картошку, да чайной колбасы посчастливилось купить по дороге. Еще с прошлого года лежал у нее кулек сушеного липового цвета, она заварила чай липовый, и такой аромат поплыл по комнате, что стало уютно и спокойно.
Настя уверяла, что она здорова, но чаю выпила две чашки, и уже куняла на кровати, закутывая в лоскутки свою куклу, когда в комнату без стука вошел дядя Витя.
Тома, услышав его шаги, съежилась за столом, где она готовила уроки, — одну строчку осталось дописать.
Мария вскочила и скрестила руки на груди.
— Ну вот что, дорогие родственнички, — провозгласил хорошо приложившийся к бутылю с самогоном зять. — Пожили — хватит. Пора и честь знать. Выметайтесь отсюда! Чего ты на меня вытаращилась?
И ударил Марию по лицу.
— Сестра! — закричала Мария, прикрывая вспыхнувшую жаром щеку. — Сестра..
Та появилась. Медленно и насупленно промолвила:
— Здесь Виктор хозяин. Что я могу?
Мариина сумка вылетела во двор. За ней — подушка, еще мамина, еще какие-то тряпки, табуретка...
...— Понимаете, там на стенке в списках есть моя фамилия. То есть Васина. Ну мы на одной фамилии...
Совсем запутавшись, она замолчала.
Степанов откинулся в кресле. Странные люди! У них какие-то там семейные неурядицы, а жилотдел должен разбираться, выслушивать, сочувствовать, входить в положение. Есть порядок, есть нормы, есть графики. Есть указания, в конце концов. А это так — бесхозный посетитель. Но не станешь же все это объяснять такой, как Мария. Что она поймет? Ей квартиру давай — и всё. Будто у него для нее квартира в сейфе лежит.
Он ей так и сказал:
— Дорогая вы моя. По-человечески я вас понимаю. Но войдите и вы в мое положение. Вы стоите тысячу там какая-то.
— Тысячу двести тридцать семь, — откликнулась тихонько Мария. Настя подошла к столу и осторожно потрогала красный телефон, стоящий на низенькой тумбочке возле огромного письменного стола.
— Ты что девочка, ты что! — встрепенулся Степанов. — Это трогать нельзя! — Ему показалось, что ребенок может неожиданно снять трубку.
И чтобы девочка уразумела, почему нельзя трогать отдельно стоящий красный телефон без диска, пояснил:
— Там сердитый дядя сидит. Спросит: кто это по пустякам трубку поднимает!
— Сердитый, как дядя Витя? — спросила, шепелявя, Настя. У нее как раз впереди выпал зуб.
— Не смей ничего трогать! — прикрикнула Мария, а Тома за руку привела Настю на место, к маминой юбке.
— Так вот, дорогая Мария... Мария... Как вас по отчеству?
— Матвеевна, — усмехнулась Мария. Сроду ее никто по отчеству не звал.
— Понимаете, Мария Матвеевна, квартир у меня лично нет. Для того, чтобы гражданин получил квартиру, нужны специальные процедуры и бумаги. Ну там решение профкома, протокол и так далее. Ничего этого у вас нет. И к тому же, на очереди состоите не вы, а ваш муж, с которым вы, как я понял, до сих пор не разведены. Значит, решать ваши квартирные дела будет он. Вот его и надо попросить... Похлопотал бы он, что ли. Там же тоже есть администрация, профорганизация, трудовой коллектив.
Голос Степанова гудел, отдельные слова проскальзывали мимо ее сознания, но Мария с тоской поняла, что ничего у нее не получится, квартир у Степанова нет, а если и есть, он ей не даст.
Она поднялась, обняла за плечи дочек, сказала «спасибо» и вышла из кабинета.
Секретарша сочувственно посмотрела ей вслед. Сколько их, таких вот горемык, проходят ежедневно через приемную — и не сосчитать...
За это время очереди рассосались, коридор опустел. И вообще кругом была такая пустота, что у нее зазвенело в ушах...
Опомнилась она оттого, что Настя шептала ей на ухо: «Мамочка, мамочка, что с тобой!»
Оказывается, она сидела на полу возле стенки и вокруг нее хлопотали люди, кто-то предлагал вызвать «скорую», а Тома обмахивала ее своим маленьким, грязноватым носовым платком.
— В чем дело? — раздался негромкий женский голос, и люди расступились.
В который раз уже за сегодняшний день над нею возвышался человек, на этот раз женщина, яркая, нарядная, с большими золотыми сережками тонкой заграничной работы, которые качались, не переставая, у ее лица.
— Извините, пожалуйста, — Мария готова была провалиться сквозь землю, в глазах ее стояли слезы. — Не хотела я, сама не знаю, как вышло.
Она уже поднялась и стояла как провинившаяся школьница. Женщина посмотрела на нее, на девочек, неожиданно взяла Марию за руку и сказала:
— Пойдемте.
В этом кабинете все было поменьше размером и стояли цветы в вазе. Сразу видно, что хозяйка кабинета — женщина.
— Меня зовут Виктория Александровна. Расскажите-ка все по порядку.
Впервые за долгие-долгие годы на нее смотрели добрые, благожелательные глаза, и это было уже так много, что Мария сразу и безотчетно им доверилась.
Потом Виктория Александровна стала звонить по разным телефонам, что-то выяснять, кого-то упрашивать.
— Послушай, Петр Семенович, там не заселена еще эта гостинка, ну, которая девять метров. Все профкомы отказываются? Правильно отказываются. Да я знаю, что нужен ремонт. Ну так уж и капитальный. Побелить, подмазать, покрасить окна. Ну, одно окно. Там ванна сидячая? Как — стоячая? Крошечная? Ясно. Кухня сколько — три с половиной? Так, а теперь слушай меня внимательно. В эту отказную квартиру мы временно, понимаешь, временно, заселим мать с двумя детьми. Да, на очереди она. Запиши: Стрешнева Мария Матвеевна, очередь номер тысяча двести тридцать семь. Там дело нужно переоформлять — на мужа очередь. Займись сам, завтра доложи. Проведем через исполком, я на себя беру.
Виктория Александровна обернулась к Марии:
— Гостинка эта препаршивая, никто в нее идти не хочет. Но это — крыша над головой, понимаете? Пока, во всяком случае. Собственный угол, где вы будете жить со своими детьми и никто не поднимет на вас руку. Ой, да что с вами?!
Мария опустилась на колени и, прижав ладони к губам, плакала.
— Господи, неужели я буду иметь свой угол? Детки, благодарите ее, на колени, я тебе говорю, на колени, дочка!
Она притянула к себе Тому, та стукнулась тощими коленами об пол, а Настя с ревом кинулась к матери.
— Дай тебе бог, дай тебе бог... — лепетала Мария, дав, наконец, волю застоявшимся потокам своих слез, и старалась согнуть прямую шею старшей, которая выворачивалась от материной руки, глядя на Викторию Александровну своими непонятными вопрошающими глазами.
— Встаньте, сейчас же встаньте! — воскликнула хозяйка кабинета, но Мария, цепляясь за ее руки, и ее пригнула к себе. И вдруг такая жалость пронзила сердце Виктории Александровны, что она сама опустилась на колени возле Марии с детьми.
— Перестаньте, перестань, я тебе говорю! — она вытерла ей рукой слезы, Мария закивала головой «да, да, я сейчас!» и вдруг вспомнила про колечко.
Старое мамино колечко было у нее на руке, беленькое, с синим потемневшим камешком, скорее всего, латунное со стеклом... Но поскольку никогда никаких колец Мария не носила, она считала его знатным украшением и очень берегла.
Сейчас она сдернула колечко с пальца и силой втиснула его в руку Виктории Александровны.
— Возьми, Христа ради, детей ради, дорогая, золотенькая!
— Ах, боже мой! — воскликнула Виктория Александровна, принимая трехкопеечное кольцо как ее, Мариин, талисман, поднялась, отошла к окну и осторожно, двумя пальцами промокнула глаза. Ей вдруг стало нестерпимо обидно, что и у нее все наперекосяк: сын женился без родительского согласия, мать болеет, муж всю дорогу в каких-то подозрительных командировках. И начальник новый, молодой, напористый, придирается, а ей до пенсии недалеко. — Ах, боже мой, что эта жизнь делает с людьми! 
…Что люди делают с жизнью…
Они на радостях пообедали в кафе. Мария ехала с дочками домой спокойно, умиротворенная и расслабленная-, нет-нет да и потирала то место, где столько лет было мамино кольцо. В конце концов, ведь она не проверяла его у специалиста — а вдруг оно из чистого серебра, а камешек — драгоценный? Ей очень хотелось, чтобы было именно так. Она улыбалась, вспоминая глаза Виктории Александровны, ее твердые слова:
— Через три дня приезжайте. Думаю, уладится. Курятник, конечно, но свой.
Мария улыбалась сама себе, изредка вытирая влажные глаза, и думала, что деньги Виктория Александровна бы не взяла, а колечко взяла. Теперь она не бросит Марию, не оставит, пусть это совсем небольшая взятка, но ведь говорят люди, что за взятку все можно сделать.
Она бы ей и без колечка сделала, но с колечком надежнее, так все делают, все говорят, и сестра внушала, что надо дать взятку, надо дать — и Мария дала. Мама бы не обиделась, если бы узнала, что кольца у нее больше нет.
Зато у нее будет собственная квартира.
  ххх
Прошли годы. Тома выскочила в гражданский брак за бизнесмена, который торгует овощами.
Настя уехала в Польшу ,гордо заявив на робкие сомнения Марии:
-Красиво жить не запретишь!
Мария не ходила ни на какие революции, не участвовала ни в каких переворотах, дебатах.
Она обустроила свою жизнь. Сама. 
Как сумела.

1985 – 2010 г.г.