Ланжерон

Подробности

Категория: Юрий Коноплянников

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 1285

Когда возвращаешься с отдыха, когда приезжаешь с юга, – все ждут чего-то особенного, спрашивая: «Ну, как?» – «А что – как? – отвечаешь. – Отдыхать – не работать!» И начинаешь вспоминать, как тебе не работалось.
Сначала в фирменном поезде украинского назначения, в купейном вагоне, где нет кондиционера, но есть очаровательные попутчицы – мама Оксана лет тридцати и Варвара, дочка её, лет четырёх от роду. Я книгу серьёзную читаю – «Великая степь и Древняя Русь» Льва Гумилёва. Оксана неугомонную Варьку воспитывает, я же, изредка помогая, тоже принимаю участие в этом процессе “взращивания хороших манер”. А чем всё закончилось? Утром просыпаюсь, а Варька, подбоченясь, мне и говорит: «Ну, рассказать вам, с кем я ночку провела?!» Оксана, мама, чуть в обморок не упала.
Юг мой – Одесса. Когда-то я здесь работал. Теперь приехал отдохнуть. Что-то, знаете ли, происходит с человеком, когда безоглядно годы пролетают – прошлое становится значительнее настоящего. А в молодые годы, что самое смешное, каждый надеется на будущее и стремится к его идеалу, опять же, минуя, не вникая в то, что перед глазами – в настоящее.
На весь отдых я заказал номер в гостинице “Центральная”, которая находится на улице Преображенской, а в добрые времена, когда я тут трудился, она называлась улицей Советской Армии, а кто-то из “старорежимных” граждан, как обзывали их большевики, живя (доживая) тут при мне, всегда вспоминал о ней, наверно, как о теперешней – о Преображенской. Но теперешняя только носит название, что вовсе не означает возврата к былому. Нет больше имперского духа нигде – ни российского, ни советского. А национальная идея в интересах всего народонаселения в отдельно взятой стране Украине, как и в «отдельно взятой» России, ещё не дозрела – вот и развлекаемся, как придётся.
Один дурак, преклонного возраста (лет семидесяти пяти-шести, наверно; он встретился мне на Греческой площади), столкнувшись с представителями поднебесной, нисколько не церемонясь, их приостановил и спросил: «Китайцы»? И когда те подтвердили, радостно им пообещал: «Скоро всё до Урала будет вашим»! Развлекается, таким образом, бывший соотечественник, старый недоумок, маразматик, что тут скажешь! Так и я близок к этому, хоть и по другому поводу, но развлекаюсь.
Попробовал флиртануть с гостиничным менеджером Юлей. Не флиртуется. Она вся в работе. Как раньше говорили: «Не трожь женщину – принадлежит революции!» Раскручивать её на разговор – всё равно, что в морге комплименты раздавать. Так отоваривает холодом вечной мерзлоты, что мама не горюй.
Помчался на пляж Ланжерон. Но дело к вечеру уж шло, и море в туманной дымке угасало, а вместе с ним и берег. Я не нашёл, чего искал – любви, конечно же, безмерной. Правда, в парке имени Тараса Шевченко, когда возвращался в неглиже и с отвагой, в плавках то есть, неожиданно на меня налетела другого свойства “рабочая лошадка” с предложением: «Хотите сняться в телепередаче “Голые и смешные”»? Я внимательно на неё посмотрел, понял, что эта прекрасная половина рода человеческого ещё больше, чем менеджер Юля, при исполнении (вся в работе, вся в искусстве) и сразу отказался, пояснив: «Боюсь, жена увидит эту передачу. А хуже того – с должности погонят».
Утром проспал, естественно. Не вывесил к тому же предупредительный сигнал – табличку “Не стучать”. Постучали. Вошла Алёна, горничная. Такая аппетитная, такая ароматная – я обомлел. У неё в руках пылесос. Я заметался, соображая, куда его деть, чтоб уборку не делать. Она такая улыбчивая, стопроцентно контактная. А губы! Стоило мысленным взором прикоснуться к ним, и бросило в пот мои подмышки. Но тут вдруг вспомнил я про Доминика Стросс-Кана, про француза, что сгорел на горничной в Нью-Йоркском отеле. Знаете, про эту подставу с главой Международного Валютного фонда? У меня мурашки по телу пошли. Я хоть не француз, не Доминик Стросс-Кан и не глава МВФ, но всё может быть, поэтому в срочном порядке напялил рубашку, скрывшую трусы, на что я не обратил никакого внимания, распахнул дверь и босиком шагнул в коридор, бросив Алёну наедине с пылесосом. Проспав на утренний загар, я не проспал на шведский завтрак (без шведской, к сожалению, любви).
В буфете ресторана на первом этаже, завидев меня босиком и… в рубашке, посетители, разумеется, рты раскрыли. Никто же не знал, от каких чудовищных последствий я бежал в таком виде. Мало ли с какой целью вошла ко мне эта Алёна и так заманчиво? Ведь сейчас везде и на всём деньги зарабатывают. «А босиком даже приятно ходить по гостиничным дорожкам, – подумалось мне на подступе к яствам “шведского стола”, – и врачи все советуют, как можно больше гулять без обуви». Это же в дурном сне не приснится, что могло бы быть, если бы я клюнул и попался на горничной. Вся оставшаяся жизнь прошла б в надеждах на защиту адвокатов.
«Только обоюдное согласие и никаких скоропалительных действий – вот что надо усвоить прежде, а уж потом пускаться на поиск получения удовольствия от женщины», – к такому выводу я пришёл, кладя на тарелку из приготовленных к русской (в нашем случае, наверно, украинской), а точнее всего – славянской, трапезе блюд “шведского стола” пару ложек “Оливье”, пару свекольного салата, ломтики огурцов, помидоров, нарезку ветчины, колбасы, сыра, хлеб, масло, булку, яйцо, налил в стаканы какао, морс, огляделся, нашёл свободный буфетный стол с четырьмя стульями, сел за него и уткнулся в меню, из которого можно было выбрать ещё и блинчики (творожные или мясные), либо кашу геркулесовую, либо яичницу, либо омлет. Я остановился на каше. Когда осматривался, заприметил двух официанток: одна осмысленная, лет тридцати семи-восьми, очень привлекательная, синеокая блондинка, другая – также обворожительно хороша, лет двадцати двух, двадцати трёх девица, с искромётными, но лишёнными всякого смысла глазами цвета спелой вишни. Мне досталась она – вторая.
Неся туловище вперёд, раскачивая округлой попой, официантка, спелая вишня, кружила, металась, обслуживая столики, как гусыня около гусят, словно бы ещё и обороняя их. Это очень даже зажигательно – официантская суета, мелькание женской, оттопыренной, чёрной юбки с белым фартуком. Она так благотворно действует на мужские гормоны, будоража их. Однако, когда девица плюхнула передо мной тарелку отварного геркулеса, не содержащего ни капли какой бы то ни было жидкости, это меня возмутило. Я попросил молока.
И тут случилось невероятное: официантка, означенная мной как “спелая вишня”, преобразилась, от её зажигательной сексуальности не осталось и следа. Заметив, по всей видимости, что пристально смотрю на неё, она сделала поспешный вывод, что я недоволен сервисом. Но я-то смотрел не на поднос и не на то, как она его носит, а на её женские подробности. На её женское содержание. Что мне её поднос? Тем паче, пока я размышлял обо всём этом, по телевизору закусочного зала сообщили, что французика – Доминика Стросс-Кана освободили из-под стражи. Та сучка из отеля (горничная), из-за которой он пострадал, оговорила “доброго человека”. Действия главы Международного валютного фонда не были насилием – скорее домогательством. Есть же разница между насилием и домогательством? Хотя, пойди, докажи, где было насилие, а где домогательство. Время активной жизни в этом направлении (поиска и повторения безобидных донжуанских подвигов), судя по мировым отголоскам, закончилось, можно сказать, для всех и повсеместно.
Моя официантка, спелая вишня, открыла рот и с металлом в голосе заговорила на чисто мозолистом, натруженном, буфетном языке. Она заявила, что блюдо приготовлено по специальному рецепту, по которому ничего лишнего в нем не предусмотрено. А я упёрся, требуя подать геркулесовую кашу не в сухом, а в разжиженном виде, и чуть не ущипнул “спелую вишню”, не желавшую удовлетворить мой разыгравшийся аппетит, за ягодицу от злости. Вмешалась та первая, вменяемая официантка, синеокая блондинка. Она принесла целую кружку молока и вылила в кашу, возбудив одновременно чувства великой благодарности и животного наслаждения едой. Оказывается, именно это и надо было мне с утра. Я как будто испытал оргазм. Но, поняв, что блондинка из служебной целесообразности пришла на помощь подружке, после разочарованья в “спелой вишне” прекратил соблазняться и ею – синеокой.
На какое-то время фиаско с официантками остудило меня. Я стал звонить жене, добропорядочность проявлять, работой интересоваться (и жена, и я, оба мы – вузовские преподаватели). Но каждое утро всё на что-то подмывало. Верно говорится: седина в бороду, бес в ребро! От многолетней единственной женщины и взрослых, отдельно живущих детей, к морю удрал я один под разными предлогами, впаривая им: «Хочу развеяться. В одиночестве побыть». Жена поверила и отпустила. Ей к тому же не до моря: в институте пора академической подготовки предстоящего года, а без проректора по учебной части, каковым она является, тут не обойтись.
Я умудрился найти ту, с которой двадцать девять лет назад сразу после окончания вуза (она в Киеве закончила, я в Москве) начинали тутошнюю работу. Нет, об этом я никому не сказал, жене тем более. Я не сказал, что провёл прелестный вечер за ресторанным столиком на Приморском бульваре в компании славной товарки моей из далёкого далека нашей молодости – жгучей, кареглазой брюнетки с осиной талией. Как, обращаясь к самым ярким впечатлениям минувших дней ушедшего столетия, спросил: «А помнишь, Валь, как зажму тебя на работе, когда никого нет. А ты мне строго и по-украински напевно даёшь укорот: “Лучников! Тю-ю-у!“». Валя тут же повторила ту историю, но уже в соответствии с сегодняшним временем: “Тю-ю-у! Лучников! – беспечно укорила она. – Вспомнил“!.. Я не сказал про долгое гуляние по ночной, в море огней утопающей Одессе. Про жаркие поцелуи на углу Ришельевской и улицы Бунина. Про всё, что было. Однако всё как-то было не так, как в молодости. Когда всё пьянит, всё восхищает. Когда всё само собой откуда-то берётся. Когда кажется, что весь мир кружит вокруг тебя. Весь мир лежит у твоих ног.
Вроде бы и делаешь то же самое, что в молодые годы – бегаешь на пляж. Загораешь. Вкушаешь морские просторы – солёные волны глотаешь. Прыгаешь с пирса “солдатиком” и “щучкой” ныряешь. А результат нулевой – барышни(!) на это не клюют.
На Ланжероне поначалу я облюбовал дикое место по левую руку от центра, где пляжным настилом служат валуны. Там меньше всего людей, но тем оглушительнее их разговоры. Вот, к примеру, о чём беседовали у меня на глазах немолодая особа и её молчаливый, но обходительный господин, который умудрялся слушать и целовать собеседнице руку: «Как? – восхищалась она. – Вам уже восемьдесят девять лет? Но у вас такое красивое тело!» Это была первая лажа, гнавшая прочь от подобной брехни. Дальше пришлось выслушать монолог о благотворительности, которую производила ради здешних обитателей другая немолодая особа: «Мы ведь с сыном небогатые люди. Он тоже не работает. Огородом живём. Вы покушайте! Покушайте!» – говорила и кормила она женщину чуть моложе себя и явно обездоленнее. А рядом со мной пышнотелая чудачка в компании такой же, как она, подруги всё ворочалась и возмущалась, что бока от этих камней-валунов болят. Ну, так уйди, чего мучиться?! Нет, кряхтит, ворчит, а не уходит.
Одним словом, в самом конце отпуска меня всё же вынудили убраться от такого, хоть и немноголюдного, но ошеломительного соседства. Я переместился в срединную, бетонными плитами «окультуренную» часть Ланжерона, более тесную, с лежаками – шезлонгами, гасившую частные разговоры. Заказал шезлонг, улёгся, подремал, сопрел и, наконец, сбрасывая с тела всё ещё палящие лучи солнца, несмотря на закат дня – время показывало пять вечера, плюхнулся в волны морские и бурно поплыл к буйкам. А когда, приятно подуставши, возвратился и поднимался из воды по ступеням спущенного в море металлического трапа, – столкнулся с той, которую искал.
Я за поручни держался, а она поскользнулась и влетела в меня. Еле удержал и её, и себя. Нам пришлось буквально отползать по склизкой, окатываемой волнами и наседающими купальщиками, стремящимися прямо с трапа в море окунуться, к моему шезлонгу, чтобы отдышаться. А потом как-то оказались у меня в номере, в гостинице “Центральная”. Аня (так её звали) приехала из Воронежа. У неё такие милые, с синей дымкой, лучезарные глаза. И поразительно, но в свои сорок пять она не утратила надежду на женское счастье, на обретение мужа. За тем и прибыла на юг с желанием найти серьёзного, одинокого мужчину. Упав в объятья, остановив выбор на мне, Аня доверилась сразу, решив, раз я на пляже один, стало быть, и по жизни таков. Безудержной страстью и нежностью одарили мы друг друга. Я размечтался: вот подарок судьбы, вот моя синяя птица на закате лет; ни к кому больше не вернусь, ни к жене, ни к детям. Но на следующий день на пляже Ланжерон Аня не появилась. Я исколесил побережье вдоль и поперёк – нигде её не было.
Так и закончился мой неудавшийся отпуск. Только об этом я уж точно никому не скажу.

• Вперёд >