Анатолий Берлин. Стихи из Голливудской чаши
- Подробности
- Категория: Анатолий Берлин
- Дата публикации
- Автор: Kefeli
- Просмотров: 2597
На фото - удивительное место в США, которое называют "Голливудской чашей" (Hollywood Bowl) - зал на открытом воздухе в натуральной впадине, окружённой высокими холмами. Этот уникальный зрительный зал вмещает 18 тысяч человек. «Крышей» зала служат два луча прожекторов.
Недавно в "Голливудской чаше" состоялся концерт произведений Сергея Рахманинова, на котором приутствовал автор нашего сайта Анатолий Берлин, который и сделал эту фотографию.
Как бы хотелось, чтобы людей на разных континентах, в разных уголках Земли объединяло искусство, любовь к прекрасному, как это произошло в Hollywood Bowl.
Чтобы конфликты и войны ушли в прошлое...
Оттуда, из далекого Лос-Анджелеса - стихи Анатолия Берлина, которые мы публикуем на этой странице.
Анатолий Берлин – известный поэт и эссеист, философ, переводчик и меценат, родившийся в Петербурге, ныне живущий в Соединённых Штатах Америки.
Первоклассный инженер, изобретатель, занимавшийся разработкой серьёзных проектов как в России, так и в США, он добился значительных успехов на этом поприще, закончив свою инженерную деятельность в должности Директора Инженерной службы одной из компаний, работавших по космической программе «Титан».
Пишет на русском и английском языках. Автор одиннадцати стихотворных сборников. Участник многочисленных Альманахов поэзии и журналов, радио и теле передач, автор эссе, критических статей, полемических заметок и песен Анатолий Берлин известен любителям поэзии многих стран. Философское видение явлений, жизненный опыт, исключительная способность запоминать и чувствовать стихи – всё это обрело зарифмованный смысл в поэзии Анатолия Берлина.
СТРАСТИ
Я вижу рыцаря сверкающего лета...
Эдмон Ростан
На ринге два рыцаря –
два петуха.
Ставки растут,
улюлюканье, свист,
Ажиотаж,
как на бирже, когда
Час до открытия.
Вызов и риск.
Доспехи у рыжего –
золото чистое,
Второй – воронёный
с голубизной.
Головы вверх,
будто молятся истово
Два гладиатора,
выйдя на бой.
Гордо ступая,
рыжий вальяжится.
Полон величья
боец – фаворит.
Опытный,
он нападать не отважится:
Грозно, надменно
соперник глядит.
Торс мускулистый
и гребень атласный,
Шпоры стальные –
в них лезвия бритв.
Видно, молодчик –
драчун экстра-класса
И за плечами
с полдюжины битв.
Выждать и выжить –
и вспышка инстинкта
Повелевает
азарт одолеть.
Нервы решают
исход поединка,
Смелость без выдержки –
верная смерть.
Вот и атака!
Жестокая схватка!
Грудью на грудь –
и у зрителей шок.
Силы последние
все без остатка
Оба вложили
в летальный прыжок.
Доля секунды
и лезвием рыжий
Ловко соперника опередил
и, бездыханный,
Тот в красную жижу
вспоротый
рухнул
и крылья сложил.
А победитель
уже после стычки,
Перья на шее
в жабо распустив,
Клюнул несчастного,
так, по привычке,
И отошёл…
истомлен,
полужив.
Гибнут быки
и дерутся пернатые,
Рвутся собаки
на запах врага...
Я ненавижу
челюсти сжатые
И предпочту
тараканьи бега.
ПРЕДОСЕННЕЕ
В витринах осень, день затих,
Пожухлый лист недолговечен…
Как хорошо ложится стих
В прохладный августовский вечер.
И я, последний из повес,
Попавший в плен к желанной даме,
Объятый таинством небес,
Бреду неспешными шагами.
Пряду я кружево из букв,
Как одержимый юный Вертер,
Предательски: «Шарлотта Буфф»*
Срывает с губ упругий ветер.
Короткий миг забытых встреч
Напомнит трепетное скерцо,
И аромат покатых плеч
Пронзит измученное сердце.
* прототип образа Лотты в романе Гёте
«Страдания юного Вертера»
НЕНАВИСТЬ К БЕЛОМУ ПУДЕЛЮ*
Нет повести печальнее на свете…
У. Шекспир
Идёт белый пудель, душистый и стройный,
И лапы в манжетах ступают достойно,
Сама элегантность, пропорции, стать…
Ну как пережить превосходства печать
Соседским собакам различных пород?
И жаждет расправы весь сучий народ.
Неистово, словно понёсшие кони,
Псы рвут поводки из хозяйских ладоней,
И сводит им мышцы и челюсти злость:
Догнать и загрызть эту белую кость… Отлично!
Ведь больно подумать и страшно признаться,
Что им за собратом своим не угнаться
Ни мордой, ни нравом, ни стрижкой «под бокс»…
Такой уж Господь учинил парадокс:
Где в зависть собачью район погружён,
Там разум не властен, неведом резон…
А пуделефобство рычит над планетой,
И нет на земле хуже повести этой.
* Пудель – это ещё не человек, но уже не собака (из инета)
НА СРЕЗЕ ВРЕМЕНИ
На срезе Времени есть и моё кольцо –
след прожитой не понапрасну жизни –
И сто колец вокруг…
В них каждое лицо
знакомо мне с рождения до тризны.
Кружит Вселенная, осенний спад грядёт,
корону неба звёзды увенчали,
Пластинка старая уже который год
поёт во тьму мелодию печали.
На срезе Времени есть и моё кольцо…
МУЗЕЙ ДАЛИ
Усы пронзительно зависли…
Голова от экспозиций захмелела…
И глаза, глаза и много тела…
Крупный план, детали, даль кромешная,
Ракурсы и экскурсы в нездешнее.
Буйству мысли не дано пределов,
Гений страсти, что же ты наделал?!
На Галу взглянув в пикантных видах,
Сильный пол задерживает выдох.
Здесь, за гранью, чудеса сбываются,
Здесь абсурд и сюр переплетаются,
Вижу образы, ко мне со стен сошедшие,
И зрачки, немного сумасшедшие.
МОЙ ПЕТЕРБУРГ
Луна бледна, печальны лица.
Петра Великого столица.
Надменный город демиургов,
Ощерившийся Шлиссельбургом.
Чадит лампадою у моря,
Он видел в жизни много горя.
Шумит, проспектами натружен,
Он как окно России нужен.
Он на костях стоит, шатаясь,
Адмиралтейством прикасаясь
К небесной хляби…
. Пики шпилей
Сынов отчизны не щадили.
Столица вечных наводнений,
Столица казней и гонений,
Убежище для евразийца,
Недобрый град, цареубийца.
В нём Летний сад, собор Покрова,
В нём всё величие Петрово,
Сенатской ужас и Дворцовой –
России силуэт багровый.
В нём Пушкин, Блок, Набоков жили,
Позорно Бродского судили,
Здесь бредила Марина тризной,
Здесь Мандельштама бродит призрак.
Пишу, печалью дышат строки
О несвершившейся Европе.
Дрожу внутри, дрожу снаружи,
Холодный город сердце вьюжит.
Научись читать между строк… Из наставлений моего мудрого деда
МЕЖДУ СТРОК
История веков двулика и слепа,
Наветами опутаны скрижали.
Туманна цель, а истина скупа –
Их летописцы грубо искажали.
Дорогу протоптавший на Олимп
С маниакальным дьявольским азартом
Тиранил факты, был неумолим,
И тасовал людей подобно картам.
Для правды не настанет никогда
Ни часа, ни минуты откровенья,
Иной монарх без страха и стыда
Заполнит ложью погреба забвенья.
Но в то, что нам внушалось долгий срок,
Могли поверить лишь глупцы и дети.
Историю читаю между строк,
Литературу – между междометий.
МАНЕРЫ
Как Петербург во мне звучит
Особым стилем поведенья!..
Я был прилежный ученик,
Отца вбирая наставленья.
Он чтил строжайше этикет –
Все тонкости придворных правил,
Исчезнувших сквозь толщу лет,
(Которым следовал мой дед)
Он ныне многих бы забавил:
Знал, как в гостиную войти,
Как ангажировать на танец,
Умел при ссоре честь блюсти,
Являя благородства глянец.
Не допускал он «моветон»,
Не позволял себе излишеств…
Так вёлся наш неброский дом –
Не без достатка, но без пиршеств.
Сегодня правит простота –
Двоюродная тётка хамства: Отлично сказано!
Живут, как с чистого листа,
Потомки славного дворянства.
Я не могу не замечать
Подробностей мирского быта –
На всём давно стоит печать:
«Упрощено» или «Забыто».
И вот смотрю на мир в глазок
Из кельи своего смущенья:
Как от реальности далёк
Отцовский кодекс поведенья.
ЛЬВЫ СТЕРЕГУТ ПЕТЕРБУРГ
Эту дикую кошку
обнаружил рассвет…
На гранитную крошку
теневой силуэт
Наползает из бездны,
и рычит, как живой,
Возле сонных подъездов
лютый зверь молодой.
Припорошен ли снегом,
солнцем скудным умыт,
Он под северным небом
неизменно стоит.
Оторочен лохматой
медной гривой густой,
Он могучею лапой
катит шар пред собой.
Спит, замаявшись, город,
только львам не уснуть:
Паутиною морок
опустился на грудь
Площадей и соборов,
своенравной Невы,
На огни светофоров,
ширь проспектов прямых.
День за днём, год за годом
горделивые львы
Сторожат в непогоду,
берегут от беды
Город юности нашей,
город нашей любви…
И ветрами раскрашен
вечный «Спас-нА-крови».
***
Церквушка, купол, голубой озон,
вслед за грозой проснувшаяся птичка,
колоколов чуть слышный перезвон,
привычная собачья перекличка,
коров тепло, росинки на траве
и счастье знаний в новом букваре.
Сквозь полусон разносит лёгкий бриз
мирскую мимолётную печаль,
побагровевших листьев злой каприз
тревожит записную пастораль,
полыни горькой терпкий аромат
проносится над таинством оград.
От резкой боли вздрогнет чуткий лес,
услышав стон грядущего безлюдья…
На пасторали той поставит крест
прицел артиллерийского орудия.
Огонь! Огонь! – и погружает враг
величие в безумие и мрак.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Утихли голоса, часы каминные
С луною спелой дышат в унисон,
А ты не спишь, не спишь часами длинными,
Ресницами покачивая сон.
Ложится полумрак на одеяло,
И полудрёма оплела кровать,
Душа стремится улететь в Начало
И побродить, пока ты будешь спать.
Мерцает сумрак чуткий, утро вскоре,
Светлеет диск на небосклоне снов,
И звездное стаккато в мощном хоре
Стихает под камланье ведунов.
Я помолюсь на образ в старой раме,
Поберегу твой сон – ещё поспи-ка...
Пускай поляна манит васильками,
И пусть тебе приснится земляника.
РАЗБИТЫЕ СЕРДЦА
Разбитые сердца срастаются без гипса,
А в том, что вкось и вкривь, никто не виноват
Валерий Рыльцов
Читаю твои мысли вслух
С восьми до двух, с двух до восьми,
Читаю мысли, чёрт возьми,
Их мне транслирует петух.
С укором по небу летим,
Нас обвенчал старик Шагал.
„Зачем уходишь? – я кричал,
Люблю и знаю, что любим“.
Разлад наш, словно в горле кость,
Разбиты сердце и мечты,
Мне вкось и вкривь твои черты,
И сам я вкривь, и сам я вкось.
Цикады, пойте гимн любви,
Увы, никто не виноват,
Что боль срастается не так…
Лечу в лазоревой дали.
Со мною вместе ты летишь,
Внизу репейник и бурьян,
И я, насмешник и буян,
Простил и знаю, что простишь.
ДРУГУ - ХУДОЖНИКУ
Спился художник,
поэт и безбожник,
бабник и друг.
Спился, родимый,
рифмой гонимый
в замкнутый круг.
Здесь, на чужбине,
славное имя –
выстрел пустой.
Спился от горя,
мыслей и боли,
жизни пустой.
Взрослая дочка –
Последняя точка.
Что её ждёт?
Беды-печали…
Нервы устали –
вот он и пьёт.
Сколько осталось?
Много ли, малость?
Загнанный зверь
Жив, пока пьяный,
чувствуя раной
близость потерь.
* * *
Гиппопотам – как много звуков,
Как-будто Боги бьют в тамтам.
Я околдован дробью букв –
Прислушайтесь: гип-по-по-там!
В нём что-то видится большое,
Как Колизей, как Нотр-Дам,
Я слышу громы пред грозою,
Произнося: Гиппопотам…
Есть в этом слове смысл священный,
Произнесённый по слогам.
И я шепчу самозабвенно:
Гиппопотам, гиппопотам.
ОСКОЛКИ ПАМЯТИ
Петра томленье,
в веках застывшая Нева,
Оград смиренье,
отважность каменного льва,
Рассвета влажность,
пробитый шпилем, тучи плед,
Соборов важность,
кабриолета свежий след.
Стрела проспекта,
мостов чугунных кружева,
Сирени ветка,
зеленой бронзы старина,
Театров звуки
и перламутровый лорнет,
Поэта руки
и ненавязчивый сонет.
Прелестниц бывших
eщё неотразимый шарм,
Салонов пышность,
игривое “cherchez la femme”,
И шепот тайный,
мазурки выход на паркет,
И стол игральный,
квартет, записка и корнет.
Очарованье
и пересуды давних лет,
В любви признанье
и данный смолоду обет,
Круженье вальса,
волна блестящих эполет,
Движенье пальца
и конь, гарцующий вослед.
* * *
Безумны ли все гении? Где грань?
Единым стеблем связаны друг с другом,
Цветы их, опалённые недугом,
Загадочны, как синяя герань.
Завещаны им тернии судьбой
За замысел, дерзнувший воплотиться,
За ту идею, что свободной птицей
Взлетела над уснувшею Землёй.
Что суждено – богатство ли, сума
Создателю великого творенья,
Который только волей Провиденья
Прошёл по краю, не сойдя с ума?
В рассудочном сознании моем
Нет места ни разгулу, ни надрыву –
Присущи только избранным прорывы…
В них гениев по боли узнаём.
ВОСПОМИНАНИЯ
Всю боль твоих стихов впитал в себя я,
Неравнодушных не осталось клеток.
Слеза свинцово-грустная, скупая,
Скатилась из зимы в начало лета.
Колючих слов оттаявшие грозди
Застыли продолжением сюжета,
Но волшебство твоей улыбки поздней
Оставило былое без ответа.
Под ретушью проглядывая робко,
Давно просохла правда от рыданий,
Лишь изредка стегнёт по сердцу плётка,
Сплетённая из строк воспоминаний.
МОЛЬБА
Роди мне девочку, жена,
Зеленоглазую блондинку,
Какую видел на картинке,
Которая во сне жила.
Я свой закат ей подарю,
Поэзией украшу детство,
Стихи оставлю ей в наследство...
Тебя о дочери молю.
Веселый бантик, две косы
И кружева на белом платье,
И смех, и детские объятья,
Тревоги долгие часы...
Мне дочь отчаянно нужна,
Она продлит мое блаженство
Своим невинным совершенством...
Роди мне девочку, жена.
* * *
Радости оставшейся гроши
Собираю горсткою скупою‚
Сочетая молодость души
С мудростью житейской‚ возрастною.
Из приоритетов бытия
Выбираю самое святое‚
Гонку спешно прожитого дня
Поделив на Жизнь и Остальное.
Жизнь моя - стихи‚ друзья и ты,
Разговоры, шёпот сокровенный...
Дороги мне милые черты
Кропотливо созданной Вселенной‚
Где по тропам Млечного Хребта
Даже в день холодный и дождливый
Я бреду небритый и счастливый...
То‚ что Остальное‚ – суета.
Всего-то нужно...
Пусть мир бушует своей зарёй,
Своим закатом, своей слезой,
Своею правдой, что нелегка,
Своим уменьем любить слегка,
Своей мечтою построить дом.
Всего-то нужно... побыть вдвоём.
ТЕБЕ
Много лет мы прожили с тобой...
Жесты‚ мысли – все давно знакомо‚
Но активный‚ шумный‚ озорной,
Я лечу на свет родного дома‚
Где мне никогда не суждено
Скучно жить и маяться бездельем‚
И смотреть в унылое окно‚
Осушив стакан с порочным зельем,
Где тепло твоих прелестных рук
Напоило стены вдохновеньем‚
Где среди литературных мук
Муза пронесется сновиденьем,
И польется снова мой рассказ
О любви‚ о жизни и сомненьях‚
Где уж не припомню сколько раз
Отмечал я День Благодаренья –
Дату благодарности судьбе
За случайность нашей давней встречи...
Два бокала, лица в серебре,
И неугасающие свечи.
РАЗОЧАРОВАНИЕ
Я ждать устал, когда заснёт твой сын
За ширмою, в кроватке деревянной,
И посмотрел украдкой на часы –
Ещё не поздно, но уже не рано.
Я осмотрелся: выцветший торшер
И канделябр – недавняя находка,
Будильника усталая походка
Озвучивает тусклый интерьер.
Пеньки свечей подмигивают робко,
Отбрасывая хоровод теней,
Едва заметна в сумраке верёвка,
Забытый лифчик съежился на ней.
Я обещал, – и ты ждала, конечно.
Твои надежды – тоненькая нить:
Я свой визит легко мог отложить
На день, неделю, может быть, на вечность...
Но я пришёл, терзаемый развязкой,
Затем, чтобы, себя переломив
И неохотно расточая ласки,
Согреть тебя в ответ на твой порыв.
Напрасно ожиданье – сын не спит,
Остыл в стакане терпкий чай цветочный,
Будильник хромоногий, как нарочно,
Всё громче по моим вискам стучит...
На цыпочках сквозь полумрак гостиной
Я проскользнул, прикрыв бесшумно дверь...
А жизнь казалась непомерно длинной,
И за окном проказничал апрель.
СИНИЕ ИРИСЫ
То зловещий, то солнечный блик на губах,
И подсолнух как символ желтеет впотьмах,
Краски юга в пейзажах, гармония, страх,
И душа изболелась от стигм.
А в созвучиях света, в контрастах его,
И в безумстве мазка на зловещих панно
Гениальность являет своё торжество,
Только мир это позже постиг.
В провансальском кувшине теснятся цветы,
Проступает пятном серый лик нищеты,
Распустившихся ирисов синие рты
Предвещают терзаний итог.
Над полями кричит вороньё неспроста...
В небе, вихрем кружащем по пряже холста,
Рассыпая мазки, угасает звезда...
Истекающий жизнью Ван Гог.