Кругом "Как хочу"

Подробности

Категория: Ираклий Вальяно

Дата публикации

Автор: Kefeli

Просмотров: 3765

Гришик и Гия поругались во время игры в кочи. Так у нас называлась, наверное, древнейшая и абсолютно всемирная игра в бабки. У игры свои правила и термины.
- Алеч!
- Тохан!
- Апчха не отдается!
- Не сприн не навинос!
Что и на каком языке значат эти слова, никто из нас не знает. Пользуемся ими, обозначая условия для выполнения броска. Самое выгодное – "Кругом как хочу"!
Для меня в этом словосочетании есть особая прелесть. Кругом - это везде, всюду и всегда. И все как хочу я. Абсолютная свобода. Как весело погулять, покуражиться, при этом никому не делать зла, всех радовать и всем нравиться. Волшебная формула.

Гришик бросил и промахнулся.
- Хая! – злорадно выдохнул Гия.

Но промазал и он.
- Сам хаист,- прокомментировал Гришик, - заслуженный хаист республики.
- И мой вечный булка, - добавил он, следующим броском выиграв партию.

После чего исполнил тарабарскую победную песню:
“- Дипли-дипили мазоле, мазоле, мазоле,
Шикрамотика лео-прао, лео-прао, лео-прао.
Шикрамотика Гитлер капут,
Гитлер капут, йия!
Гие жутко обидно.

- Тебе просто повезло,- говорит он,- фраерам везет. А так – фуфло.
- И! – изумляется Гришик.- Кто твой фуфло? Сам фраер македонский!
- Борчало!
- Пинач!
- Парчак!
- Маймун!
- Ишак карабахский!
- Фикстул!
- Сиристиан!
В этом месте совершенно необходимо пояснить, что описываемые события происходили:
во-первых, во дворе моего детства в Тбилиси;
а, во-вторых, в далекие годы, когда…
Когда уже отменили хлебные карточки, но еще стояли очереди за керосином…
Когда уже во многих местах одели в камень берега Куры, но от Верийского парка до Муштаида еще ходил весельный паром…
Когда уже разрушили собор на Головинском проспекте, но еще не достроили Дом правительства…
Когда на экранах кинотеатров уже шел “Тарзан”, но еще не пришло время “Бродяги”…
Тогда в речи, звучавшей во дворах, на улицах и базарах города, жили особенные, понятные только здесь слова и выражения. Происхождение многих из них неясно, а смысл следует попытаться передать (не так ли земляки и сверстники?).
Раз вспомнилась ссора Гришика с Гией, с их горячих слов и начнем.
Кто такой фикстул? А есть он существо хвастливое, показушное, склонное выпендриваться одеждой, речью и манерами. А за этим просматривается еще лживость, пустозвонство и всяческая человеческая ненадежность. Кто-то может сказать, что для обладателя таких качеств есть слово пижон. Но нет, пижоном можно обозвать беззлобно и даже с некоторым добродушным оттенком. Мол, такой-то - пижон и стиляга, значит, любит пофорсить, но вполне может быть приличным парнем. Фикстул – нет, он неисправимо негоден.
А кто такой сиристиан? Антипод человеку достойному, мужественному. За что он ни возьмись, что ни сделай, ни скажи, все получается мелкотравчато и как-то даже постыдно. Ему не доступны хороший стиль, благородство поведения, изящество. Когда хотели сказать, что кто-то обладает такими вот непривлекательными свойствами, могли охарактеризовать кратко – сирой. Обратите внимание, не сырой, хоть созвучно и оттенок смысла отчасти перешел – неполноценнный, в общем.

Но вернемся в наш двор. На левом берегу реки Куры от Верийского моста начинается улица Марджанишвили. Раньше она называлась Кирочной, потому что там стояла лютеранская кирха, которую построили некогда с разрешения властей жители располагавшегося в этих местах немецкого поселка Александердорф.
Немного подальше, на пересечении с улицей Калинина, по которой ходил трамвай, расположена Александро-Невская православная церковь, к ней примыкает наш двор. Кирху, давшую название улице, давно снесли, трамвай больше не ходит и рельсы убрали, а церковь и двор, с одной стороны отделенный от церковного пространства забором, а с трех других охваченный домами, как были, так и остаются на своих местах.

До того как начали строить жилые массивы, город-то состоял из дворов.
Даже после постройки знаменитого одиннадцатиэтажного стоквартирного дома на площади Героев. Он хоть и поражал воображение, еще долго был такой один. В нем жили и ездили в лифтах с кабинами полированного дерева начальники и знаменитости. А обыкновенные горожане обитали во дворах, опоясанных сквозными балконами, через которые проходили в свои квартиры или комнаты, а также уборные общего пользования. На балконах готовили еду, играли в нарды и вообще проводили большую часть дня в теплое время года, по счастью долгое в наших южных широтах.
А внизу, у дворовых кранов полоскали белье и развешивали его сушиться на растянутых между деревьями веревках, варили в медных тазах на углях варенье, резали и ощипывали кур. Еще были такие палки с рогульками на концах, чтобы подпирать веревки с бельем, а то опустятся до земли под тяжестью, а для варки-жарки сооружали более или менее капитальные очаги или мангалы. Утро начиналось обычно с зычного крика “Мацони-малако!”. Это на ослике, проделав десятикилометровый путь из деревни, признанного центра мацонно-молочного производства, приезжал верный поставщик дядя Нико. Наши нечесанные со сна мамы в халатиках совершали с этим на диво заросшим волосами мужичком необходимые товарно-денежные операции, в результате которых на столе появлялись изящные, сужающиеся книзу глиняные горшочки с мацони и жирное, пеночное молоко. К чести той самой деревни, надо сказать, что и пятьдесят лет спустя ее жители сохранили традицию доставки своей продукции, только уже на автомобилях, и все больше не в пришедшие в упадок старые дворы, а к подъездам современных многоэтажок с лифтами.

Однако вернемся в какое-нибудь утро тысяча девятьсот сорок послевоенного года. После молочника в различной последовательности двор посещали еще многие люди с предложением самых разных услуг. В тогдашнем сервисе, конечно, очень важны были голосовые данные. А как ты хочешь сбыть свой товар, если не достанешь звонким голосом потенциального потребителя?

Голоса встречались отменные. Например, у дяди, поразительно напоминавшего носом и усами Максима Горького и оглашавшего улицу криком: “ -Ат-тачить ножиножницы!”. На плече этот рослый дядька носил свое орудие производства – точильный станок на деревянной подставке-козлах. Очень было интересно смотреть, как он, приводя ногой в движение ременную передачу, обрабатывал наши “ножи-ножницы” разнообразными каменными, кожаными, фетровыми и еще какими-то дисками. Огненные искры при этом летели – что твой салют.

Заходили во двор “Лудить-паять!”, “Кер-росинки-примуса пач-чиняю!”, “Чернозом-земля!”, “Стари вещи покупаю!”, заходили мойщики ковров “Кавре ме!”, пильщики дров, продавцы угля, зелени, картошки, яиц, вина, меда, мороженого и чего-то еще, но самым желанным для детей был, конечно, “Бады-буды на бутылки!” - человек с двумя мешками, один побольше, другой поменьше. И совершал некий обмен. В большой мешок он складывал пустые винные бутылки, выпрошенные у родителей, а из малого извлекал продукт обмена – воздушную кукурузу, которая теперь называется попкорн, только у нашего искусителя она была подслащенной, слепленной в шары размером побольше кулака взрослого мужчины и подкрашенной в красный цвет. Жизнь во дворе бурлила до самого вечера, прерываясь разве что особенно суровой непогодой.

С двором связаны самые ранние воспоминания о воздушных тревогах, когда под вой сирены бежали с мамой в бомбоубежище – глубокий подвал под большой часовней в церковном дворе, о светомаскировке на окнах, вечерах при керосиновой лампе или свечке, о сахарине, яичном порошке и американских лендлизовских консервах.
Квартира наша выходила одной стороной, как водится, во двор, а единственным окошком спальни – на трамвайную линию.
Однажды, проснувшись рано утром от странного шума, я высунулся наружу и увидел, как множество людей в одинаковых телогрейках, с одинаковыми горчично-землистого цвета лицами укладывают между рельсов и по бокам до тротуаров серые, формой похожие на буханки хлеба камни и бьют по ним большими деревянными молотками.
Оказалось, это были военнопленные японцы. Та картинка прочно врезалась в память - ведь ни до, ни долго после не видел я живого японца. А пленные немцы, строившие Дом правительства на проспекте Руставели на месте разрушенного Военного собора, содержались свободно и заходили во дворы. Они предлагали помощь по хозяйству – наколоть дров, натаскать воды. Наши мамы их жалели и подкармливали, как могли.
В детстве двор – это Вселенная. День начинается с того, что бежишь посмотреть, не идет ли дождь и не блестят ли лужи. А также есть ли там кто-то из товарищей по играм. Ты видишь, как, например, Алан упражняется с авчалури и спешишь к нему присоединиться.
Авчалури, авчалури – старая добрая, ныне забытая игрушка, мешочек из старого маминого чулка с зашитой в него горстью кукурузных зерен. Сколько мальчишек в скольких дворах часами подбрасывали его - то внешней стороной стопы, то внутренней, то правой ногой, то левой, да с вывертами, да с фокусами. И скольким мальчишкам эти упражнения помогли попасть в знаменитую 35-ю школу с футбольным уклоном, откуда уже дорога - в мастера финтов и дриблинга.

У Гришика с Гией между тем перепалка переходит в стадию толчков в грудь. Но при всем при этом ее участники явно ведут себя с оглядкой. Еще бы, ведь тбилисский двор, как римский Колизей, - все, что происходит внизу, видно и слышно с любого места на ярусами окружающих арену балконах. А там обязательно есть зрители и арбитры. Так что, материться нельзя, драться нельзя. Не то дядя Серго (вон он бдительно следит за происходящим с балкона третьего этажа) как гаркнет! И когда решали подраться, ходили на пустынную “новую улицу” - между Ленинским стадионом и вендиспансером. Там отводили душу крепкими выражениями и ставили друг другу фингалы. Правда, в нормальных случаях соблюдали правило: “Мать не ругать, лежачего не бить”. Поэтому и эта не самая горячая перепалка заканчивается достаточно театрально - Гия сначала воздевает обе руки к небу, а потом плавной дугой переводит их на противника: “Дурак, то!”.
А что такое “то”? В живой практике некоторых языков существуют этакие частицы-паразиты, которые сопровождают речь без смысла, как жвачка. В русском это “на”, классическое “бля” или его стыдливый заменитель “блин”, в армянском “эли”, в греческом “ ре”, а в нашем Тифлисе – это самое “то”.
Ну, а большинство конфликтов, вроде только что описанного, не кончается ничем серьезным, потому что их участники на что-нибудь отвлекаются, например, если во дворе появляется кто-то из обладателей камалабалочки (камеры-оболочки – кожаного мяча). У нас их было двое – Боба и Меги. Если выходил Боба, тогда лафа, начиналась игра в футбол по дворовым правилам: “Три корнера – один пенал”. Если Меги, присоединялись и другие девчонки и начинались всякие глупости вроде игры в волейбол, в кружок или в штандер. Чтобы Меги, уходя, оставляла на время мяч, здорово надо было к ней подлизываться.
Правда, от футбола камера-оболочка страдала гораздо больше и часто нуждалась в починке. Разлезающуюся кожу зашивали нитками, проколотую резину несли на угол к чистильщику обуви дяде Хосро. Если он бывал не занят и в настроении, клеил настоящую заплатку из резинового кружочка, если нет, приходилось мастерить советскую латку.
Делалось это так: в камеру через пипку просовываешь камушек, наощупь подводишь к дырочке, оттягиваешь резину, плотно зажав в нее камушек, и крепко перевязываешь суровой ниткой. Получается нечто вроде бородавки на камере, в таком виде она некоторое время еще служила.
Наш двор большой, на целый квартал, в нем было место для многих игр. Например, для классической: “Здравствуй, осел!”. Здорово, правда, кто-то придумал назвать так то, что в других местах просто чехарда. В этой игре были определенные приемы и фигуры. Всего сейчас не вспомнить, но вот один пример. Ты прыгаешь через “осла” со стороны головы и в полете кричишь:

“Американски пушка заряжается!..".
Приземлившись, толкаешь своим задом перепрыгнутого в то же место:
“…А потом стреляется!”.
Другие разновидности игры: длинный осел, круглый осел, два удара, отмерной требовали больше участников и лучшей прыгучести. А чтобы играть в лахти нужны были и храбрость, и выносливость. Стоит вспомнить и о том, как по старой памяти ноют ноги, избитые ударами ремней, наносимыми защитниками “города”.
В некоторые игры можно было играть вместе с девочками. В жмурки, ловитки, семь камушков или кучур – на место. А больше всего они любили игры с элементами театра – в стоп или раз-два-три – фигуру покажи, чью душу желаете - чтобы кто-то кого-то выбирал. И обожали свои считалочки:
“ На золотом крыльце сидели
царь, царевич, король, королевич,
сапожник, портной,
кто ты та-кой?”
“Сим-сим-фони,
Сидели на балконе.
Чай пили, чашки мыли,
По-французски говорили.”
Или тарабарские:
“- Энки-бенки сиклиса,
энки-бенки ба,
га-ви-да”.
А также:
“ - Ана-бана-ница,
тики-рики-лица,
ала-бала-ванчо,
наш капитанчо,
ба-лан-чо.”

Летом, после наступления темноты, сидели на лавочках. Девочки шушукались, хихикали, организовывали словесные игры. Например: участники садятся в кружок, каждому присваивается псевдоним – название цветка. Тот, кто водит, произносит стандартную преамбулу:
“Я садовником родился, не на шутку рассердился.
Все цветы мне надоели, кроме...". И опять начинается цепочка выборов со значением.
А однажды Анжик принесла (и где только она их взяла) пачечку ветхих картонных карточек –“цветочный флирт”. Этим обозначилось возведение в нашем дворе салонных развлечений на новый уровень. Приносит тебе “почтальон” такое, например, послание:
“Ты приковал(а) к себе мое сердце, возьми его”. Размышляешь, кто бы мог это прислать, пытаешься выведать это у “почтальона”, который по условиям игры должен бы сохранять всеобщую анонимность, посылаешь “гвоздике”: “ Умеешь ли ты любить постоянно?”. А рядом сопит Лери, он получил: “Люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья”, послал Маргаритке: “ Если ты меня покинешь, мое сердце разорвется”, еще получил: “Мой друг, не лучше ль для прогулок подальше выбрать закоулок?” и скис совсем – не понял.
“Цветочный флирт” на некоторое время очень вошел в моду, тексты с карточек переписывали, перепечатывали на машинке и только много лет спустя вновь напечатали типографским способом.
Вообще, девочки постоянно интриговали, говорили друг другу, часто дыша и раздувая ноздри: “Знаешь, ты какая!!!”, именно со многими восклицательными знаками. А еще был такой прием: если хочешь выразить недоверие, надо сильно прищурить глаза, сложить губы гузкой и покачивая головой сказать нараспев тонким голосом: “Правду говоришь?”.
Когда девочек не было, мальчики постарше натужно матерились, рассказывали истории, как его соблазнила зрелая красивая женщина, жена офицера, а то и генерала, поила коньяком и угощала “Гвардейскими” папиросами и вообще сходила с ума.
Альбертик и Шио спорят по национальному вопросу.
- Шота Руставели, Шота Руставели…- говорит Альбертик,- что еще за Шота, нет такой имени Шота, есть нормальни имени Ашот. Ашот из Рустави, да, был такой поэт, грузинский армянин.
- Ага, и вы, армяне, дали нам алфавит, нет?
- Совершенно верно, великий Месроп Маштоц сделал сначала алфавит для армян, а потом сделал еще и отдал для грузин.
- Бесплатно?
- Бескорисно, как брат Хайос брату Картлосу.
- И кто поверит, что армянин кому-то что-то дал бесплатно?
- Дурак ты, Шио,- отвечает уязвленный Альбертик и декламирует обидный по его мнению стишок: “Бедни Шио в падвали жио, сапоги шио, вино пио”.
Наблюдавший за игрой Витька громко захохотал. Но и на него нашелся обидный стишок: “Русский хохол деньги нашел, водка купил, с ума сошел”.
На балконах в это время мужчины играют в нарды. Оттуда доносится стук костей и возгласы:
- Чари-ек
- Беш-дорт!
- Дубара!
Откуда нам было знать, что на этих игральных досках тоже сошлись и смешались языки – индийский ек, персидский пандж, турецкий беш?

Счет при игре ведется только в этих терминах. Говорить “один – пять”, “четыре – три” было бы недостойно. Равно как считать, тыча пальцем, ячейки, которые за ход проходит “камень”. Игрок обязан, орлиным взглядом охватывая все поле, мгновенно перебросить шашку на нужное место. И не думайте, что соперник не следит за правильностью ваших ходов, как бы быстро вы их ни делали.
Зимой утро начинается с забот о согревании застывшего за ночь дома. Кто как. Кое-где сохранились старорежимные стенные печи, вполне исправные, их можно было топить углем или дровами, но… Печи в старых просторных квартирах ставили так, чтобы они обогревали две-три смежные комнаты. Но после того как жильцов уплотнили, квартиры перекроили, поделили и перегородили “багдадками”, оказалось, что половина печи с топкой у одних, а вторая у других. Ты топишь и согреваешь “их”. Или наоборот. Договориться как поделить расходы, труды и тепло как-то не получалось. Как результат, в ущерб идее взаимовыгодной кооперации каждый завел свою печь – кто кафельную, кто буржуйку.
Поначалу вроде все топили дровами, и пильщики во дворе работали часто. Кто не имел хороших пиленых и нарубленных дров, ломал топором горбыли, а то и старую мебель. Боже мой, сколько в этом городе было предано огню старых буфетов, комодов, этажерок, трюмо, столов, кресел, венских стульев. Уж сколько там дерева в ломберном столике - одно зеленое сукно. А может, не стоит его рубить? Да нет, гори все жарким пламенем!
Потом (не знаю почему, может быть, дрова стали дороги) распространились опилочные печи. Чтобы топить такую печь, надо было набить древесными опилками жестяной цилиндр высотой под метр с пропущенной сквозь него снизу вверх через отверстия по центру деревянной палкой. Цилиндр нужно было набить плотно, чтобы когда вынешь палку, в образовавшийся канал опилки не осыпались, и через него шло горение. Лучшим инструментом для набивки была бутылка из-под шампанского из-за своей прочности и тяжести. Дьявольски строгой, надо сказать, была вся эта система в отношении борьбы с халтурой. Плохо набито, канал засоряется, печка дымит, огонь гаснет – и как оправдаться тому, кто набивал?
Потом пришла пора керосиновых печек. На стене бачок, от него в печку латунная трубочка и никакого тебе размахивания топором. Главное, правильно зажечь, чтобы не натекло в поддон, а то будет твоя печка выпускать языки пламени как Змей - горыныч и подпрыгивать.

Вот только за керосином надо часто ходить, а там очередь. Кончается она у Керима в подвальном помещении. Там постоянно наполняется керосином из текущего крана здоровенная ванна, из которой он черпает мерными кружками. И наливает в вашу посуду. Керим философ и моралист. У него в лавке постоянно включена радиоточка, но он имеет претензии к программе передач:

- Что такое, с утра эти симфонии, как будто кастрюльки об сковородки – трах-бах…
Сколько, оказывается, существует способов согреться в холод! Не вообще в мире, а в нашей реальной действительности. Керосинка - с положенным на нее кирпичом, газовая кухонная плита с чугунным утюгом на горелке, масляная батарея от электричества, паровая батарея с кипятильником, жаровня с углями, резиновая грелка или бутылка с горячей водой в постель, газовый обогреватель от баллона. И как универсальное крайнее средство – под одеяло в верхней одежде. Казалось, были побиты все рекорды, но надо же – спустя полвека, в начале 1990-х, доведение до абсурда одержало очередную победу - на балконах многоэтажек, в ящиках для цветов, прикрепленных к перилам, укреплялась старая кастрюля, в ней жгли бумажки, страницы книг и на этом огне кипятили воду для чая и кофе.
За пределами двора, на улицах и базарах, в мастерских и закусочных своим чередом шла жизнь, городской люд трудился, крутился и общался по обычаям города и на языке города. Неповторимый и очаровательный одесский язык пользуется заслуженной славой. Не будем с ним соревноваться, но разве тбилисский язык не есть явление совершенно особенное?
Несущий ношу, чтобы освободили ему дорогу, кричит: “Хабарда!”.
Вместо “ура”, а также выражая восторг, торжество, звучит “Авоэ!”.
Тебя зовут, пристали, надоели. Огрызаешься: “Захрума!” или “Зурна!”.
Подстерег, поймал кого-то на потере бдительности –“Ай-дост!”.
Тот, кто хочет завлечь кого-либо, – чангал кидает.
Тот, кто хочет поймать на приманку, – портман бросает.
В мясницкой – касаб.
В мастерской – уста.
В мечети – мола.
В синагоге – омола и хахам.
Обманщик, трепач, фуфло – сиабанд.
Тот, кого обманывают и над кем издеваются, – пампул.
Беспечный, безответственный – дардиманд.
Скупой – крижан.
Кем-то разыгрываемое представление - тамаша.
Босяк - авара.
Оборванец – амшара.

Напрасно было бы искать эти слова в словарях основного языка страны – грузинского. Некоторые из них пришли от соседей или былых завоевателей - иранцев, турок, арабов, греков, другие забрели из Индии или Западной Европы через Россию.

Когда на экраны вышел индийский фильм “Бродяга” и Радж Капур запел: “Авара у!”, нам, в отличие от жителей России или, скажем, Эстонии, все было понятно. Аварой называли босяков и бродяжек еще наши бабушки. Иногда пришлые слова меняли смысл. Так, оказалось, что амшара по-персидски значит “друг”. Так называли иранских рабочих-землекопов, которых много приезжало на заработки в девятнадцатом веке. А поскольку их одежда, мягко говоря, была далека от элегантности, поменялся смысл слова.
Порой вроде бы очевидные заимствования, пересекаясь, образуют загадки.
Хлебный магазин называли пурня. Иди определи – это от грузинского лаваша или от индийской лепешки, жареной в масле, – пури, а может, от греческой хлебной печи – фурнос?
Предшественниками анекдотов об армянском радио были карапетовские загадки. Одна из них:
- Что у меня под кроватью стоит, на “п” начинается?
Ответ:
- Пара туфель.
- А что у меня под кроватью на “д” начинается?
- Другая пара туфель.
- А на “т” начинается?
- Третья пара туфель.
- А на “ч”?
- …Чусты.
Так вот. Была у нас в доме не кушетка, а тахта, рядом не тапочки, а чусты, постели убирались в стенные шкафы – ганджины.
В духанах подавали люля-кебаб, бозартму и шилаплав...

Не повезло моему родному городу. Расположенный на земном шаре так, что мог бы быть центром империи или Женевой Востока, он стал столицей небольшого государства. Тифлис, хотя и слыл жемчужиной на Великом шелковом пути, но одновременно превратился в лакомую добычу для завоевателей. Они владели городом сотнями лет, сменяя друг друга и глубоко отпечатывая свои следы на его теле. Ну и вышло так, что в двадцатый век город вошел, имея немногим более двухсот тысяч очень разношерстного, в основном восточного населения.
Хотя последние два века правили страной и городом совсем не восточные люди. В 1913 году был издан справочник по городу Тифлису. Замечательное чтение. Стоит полистать это толково составленное издание, и становится понятнее, что это был за город в то время, кто в нем жил и чем занимался.
На первом месте, как водится, главная персона – наместник его императорского величества на Кавказе. Из приличествующего особе почтения назовем все его звания и титулы: член государственного совета, член совета министров, главнокомандующий войсками Кавказского военного округа и войсковой наказный атаман кавказских казачьих войск, генерал-адъютант, генерал-от-кавалерии граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков.
Помощники наместника: по военной части генерал-от-инфантерии Николай Павлович Шатилов, по гражданской – сенатор, гофмейстер двора его императорского величества, тайный советник Эммануил Александрович Ватаци. Совет наместника (далее для краткости без званий и титулов): М. П. Ганкель, Е.Г. Вейденбаум, Н.Ф. Джунковский, В.Н. Осецкий. И так далее в том же духе.
Местное самоуправление: городской голова Александр Хатисов, члены Михаил Нерсесов, Александр и Николай Аргутинские-Долгоруковы, Георгий Журули, Степан Дандуров.
Руководители банков и акционерных обществ: Б.Каменка, Э.Вюанья, А.Мухин, К.Алиханов, Г. Адельханов, Г. Толле, И. Цовьянов, С. Алиханов, Л. Манташев, Л. Вачнадзе, В. Вульф, Я. Утин.
Купцы первой гильдии: Бозарджианц, Вартанов, Власов, Гайдамакин, Гулиев, Егиазаров, Майзельсон, Милов, Осипов, Розенфельд, Оникадзе, Тер-Абрамов, Чавчанидзе, Чилингаров, Эмфиаджиян.
Начало списка врачей: Абианц, Аветисов, Аветисян, Автандилов, Агаджанов, Асписов (он практиковал и в сороковые-пятидесятые годы - “Открой рот, деточка!”).
А вот и легендарный венеролог, прославленный в неприличной песенке, которой осмелимся воспроизвести только первый куплет:
“Известный доктор Бектабеков,
Он знаменит на весь Тифлис.
Он лечит триппер, шанкр мягкий
И даже страшный сифилис”.
И далее список добрых докторов, включая также известных всему городу Киршенблата и Собестианского…
В каталоге - до сотни общественных и благотворительных организаций, в том числе:
“Дамское евангелическо-лютеранское благотворительное общество”;
“Императорское общество размножения охотничьих и промысловых животных”;
“Общество распространения полезных знаний среди армян Тифлисской губернии”;
“Кавказское фребелевское общество”;
“Тифлисское молоканское общество трезвости”;
“Мусульманское дамское благотворительное общество на Кавказе” и т.д.
А также:
“Грузинское общество истории и этнографии”;
“Грузинское общество образования “Ганатлеба”;
“Тифлисское общество распространения грамотности среди грузинского населения”.
В конце девятнадцатого-начале двадцатого веков в основном сложился облик города, который застало наше поколение. В городских названиях звучало много имен тех, кто создавал архитектурный облик, благоустраивал, улучшал быт горожан. Больница Арамянца, народный дом братьев Зубаловых, Мнацакановский и Мадатовский мосты, Манташевские ряды, парк Муштаид, Тамамшевский караван-сарай, Худадовский лес, микрорайон Земмель, Орбелиановские бани, дома Мелик-Азарянца, Бозарджянцев, Долуханова, Милова – вот далеко не полный перечень самых заметных городских достопримечательностей и ориентиров.
Перемены пришли с революцией 1917 года в России. Город покинули имперские чиновники, из провинции пришли к власти социал-демократы, прихлынули волны армянских и греческих беженцев из Турции, собрали людоедскую дань тридцать седьмой и последующие годы, увезли в товарных вагонах в ссылку немцев, греков, персов, зато после начала войны приняли эвакуированных из России и Украины. Изменилось многое, но все же спустя тридцатилетие после падения Российской империи, основа – городское население оставалось в целом все тем же. За такой срок нельзя до основания поломать традиции, копившиеся веками.
В недавние, очень тяжелые времена на тбилисских странных толкучках появились выставленные на продажу старые фотографии, с которых смотрят дамы в корсетах - некоторые в парижских шляпках, а некоторые в лечаки, а на господах так же естественно, как офицерские или чиновничьи мундиры, смотрелись черкески и азиатские сапоги.
Такие лица, как на этих снимках, в сороковые-пятидесятые годы еще можно было видеть на Мтацминда и Вере, Головинском и в Сололаки. Старики с изысканными манерами, выпускники Петербургского, Московского или Вильненского университетов, старухи с морщинистыми лицами, но прямыми спинами, воспитанницы Смольного или Закавказского девичьего институтов… В их устах красиво звучали и родной грузинский или армянский языки и неизменно безупречный русский, могли они перейти и на хороший немецкий или французский. Шутки в сторону, им волею судьбы выпала миссия нести на родину европейскую культуру, пропущенную через российскую самобытность, а потом им и их детям - беречь и развивать приобретенное, защищая от разбойничьего большевизма и от мохнатого национализма. Грузины и армяне, русские и поляки, потомки некогда переселившихся немцев и других иностранцев - Баратовы, Долухановы, Шухаевы, Свентицкие и Шмерлинги были людьми одного круга и действительно интернационалистами, то, что их объединяло, связывало прочнее, чем национальная общность.
А народ попроще жил обычно в окружении своих – армяне на Авлабаре, азербайджанцы на Майдане, русские в Нахаловке, евреи в Шуабазари, и все со всеми общались тесно на небольшом тогда городском пространстве, объединенные тифлисским наречием - своего рода восточным ассорти, заквашенным на русской основе. Русский язык и после падения империи долго оставался главным – единый государственный на всем пространстве от Сахалина до Батуми. На русском писали все канцелярии и разговаривали все, даже некрупные местные вожди. Дальновидные обыватели, чтобы выстроить карьеру своим грузинским, армянским, еврейским, курдским и т.д., и т.п. детям, отдавали их в русские школы.
Но русские слова и выражения часто приобретали странное звучание. На базаре говорили не “обманщик”, а “адманщик”, не “упаду”, а “упайду”, не “обморок”, а “оморок”, не “аферист”, а “афёр”. Говорили не “боится его”, а “боится от него”. 

От взаимодействия языков образовались слова и выражения, выросшие на местной почве и понятные только здесь. Например, по-грузински “траки” означает, извините, задницу. Отсюда “атракеб” - жаргонное слово, мягко выражаясь, -“дурака валяешь”. Так нет же, улица его как бы наполовину перевела на русский и получилось – “не стракуй!”. В городе понятно всем и широко употребительно, за его пределами - непонятно.
В воздухе порхали фразы и словечки из анекдотов. Кто из тбилисцев не знает выражений “ушки-мушки не знаю”, “где Кура, где мой дом”, “в Авлабар через Америку”?
Были и предметы, название которых только на этом наречии и существовали. Например, "куртан"– что-то вроде подушки, надевавшейся на спину на ремнях, как рюкзак грузчиками-курдами, чтобы удобнее было носить поклажу. Эти приспособления, однако, были признаны вредными с медицинской точки зрения, запрещены и навсегда исчезли, как некогда исчезли динозавры.
Разные события происходили с жителями нашего двора. Андрей двадцатилетним по глупости и статье “хулиганство” на три года сел в тюрьму. Отсидел от звонка до звонка. В день, когда его освобождали, родственники поехали на двух нанятых автомобилях встречать. Встретили, поехали. Когда остановились на перекрестке, чтобы пропустить трамвай, парень вдруг выскочил из машины, бросился на колени и сунул кисть правой руки под колеса заднего вагона.
- Мальчик мой, зачем? – закричал его отец.
- Потому что жить хочу,- ответил сын, прежде чем потерял сознание.
“Ворам проиграл в зари” - сделал заключение дядя Гурген.
Инга с юных лет отличалась необузданным темпераментом. Ее многочисленные романы неизменно сопровождались жестокими конфликтами. Однажды она плеснула любовнику в лицо кислоту из пузырька. По счастью, тот успел отвернуться и сохранил глаза, но девчонку все равно судили. На суд ходил весь двор. Инга на суде вела себя плохо, всем хамила, дерзила судье и заседателям. Присудили ей пять лет, отправили в лагерь в Сибирь, и больше она не вернулась. Пришли только раз-другой смутные слухи, что она и в лагере не могла жить мирно, ей добавляли срока и кончила она как-то нехорошо.
В то время вокруг происходило много и трагического, и страшного. Исчезали люди “без права переписки”, других увозили в тмутаракань теплушки, многие бедствовали, недоедали. Но (этот феномен отмечен многими, хотя трудно найти ему объяснение) смеялись, шутили, разыгрывали друг друга больше и азартнее, чем в последующие времена. Вспоминается охотнее веселое, забавное, а прошлые печали – ну что их ворошить…
В угловой комнатке на втором этаже жила “жрица любви” Эличка. “Мой демисезон летом, когда фигура видна” - говорила она. Фигура имелась при скромном росте дамы пудиков на пять. Она обожала падать без чувств, чтобы соседские мужчины несли ее на руках до ее постели,изукрашенной кружевами и драпировками.
На том же этаже жил спокойный и приветливый молодой человек Лева с женой и маленькой дочерью. В начале лета он нанимал грузовик, загружал его необходимым, сажал своих девочек и отвозил на дачу в Манглиси. Двор приходил в некоторое возбуждение и ожидал его возвращения, предвкушая традиционное интересное событие. И Левик не обманывал ожиданий – приводил "бабу". Соседки утверждали, что каждый раз новую. Так и невыясненным остается, сдавали ли они бонвивана законной супруге или нет.
На первом этаже в углу занимало странные помещения семейство дворника Иосифа. Его зять Омари любил спать во дворе на раскладушке. При себе он имел бочонок с вином, просыпаясь под утро, ходил в уборную, а потом поднимал бочонок и без всяких глупостей прямо ртом ловил льющуюся струю.
Сухощавый интересный мужчина с проседью, Сергей и его жена – знойная, тоже интересная женщина цыганского типа совершали гастроли на рынках и в магазинах, только не в нашем городе, а на курортах. Однажды случайно довелось увидеть их за работой в Кисловодске. Суть их “номера” заключалась в том, чтобы получить сдачу с крупной купюры, которую они на самом деле продавцу не давали. Конечно, это требовало и актерского мастерства, и каких-то психологических способностей и постоянной готовности к бою.
В городских дворах обитали великие философы и языкотворцы. Ассирийцы, персы, езиды, караимы, татары и другие создавали сообща нечто особенное.
Прибаутка:
“Один сиська – сиська, два сиська – груди.
Один талерка – талерка, два талерка – блюди.
Один чалавек – чалавек , два чалавек –люди”. Тост:
“Январь, февраль, март, апрель - за здоровье Сашу! (Колю, Рубику и т. д.)".
Ответ:
“Июнь, июль, август - очень благодарност.”
Мать, провожая дочку на курорт, дарит ей сто рублей:
“Эх, Анечках, миленьких, греми вовсю!”.
Дядя Миша, бывший альфрейщик, а теперь философ на пенсии, - насчет того, кто на ком женится:
“Прописор – на прописор, дохтур – на дохтур, гамно – на гамно.”
Он же – соседу, укоризненно:
“Каким вы были говною, таким и останетесь ему.”
Дядя Шамше говорил:
“Наплеваться за ихним”.
Про Лаврентия Берия, когда его отовсюду сняли и арестовали:
“Упал с ишкиля”.
“Апруцуцун…”.
Народ попроще соблюдал в быту неписаные заповеди и правила, адаты, многих из которых, впрочем, придерживались все сословия:
- Выпить воды дают сперва младшему, ребенку, потом всем остальным. Вино, напротив, наливают сначала старшему.
- Когда в твоем доме приготовлено что-то вкусное, ты будешь прав, если наполнишь этим тарелку или пиалу или другую посуду и отнесешь соседу – угостить.
- Если тебя угостил сосед, нельзя вернуть ему посуду пустой – наполни ее чем-нибудь от себя.
- Пить вино одному и молча – неправильно, лучше найди себе компанию, а, поднимая стакан, скажи что-нибудь.
- На свадьбу приглашают много гостей, все они в качестве подарка несут деньги, таким образом, молодым собирается серьезная сумма на обзаведение. На похороны также собирают деньги - на расходы и организацию поминок, тоже многолюдных.
- Простыню с доказательством невинности невесты после брачной ночи уже вывешивают на обозрение в редких случаях, но если новобрачная оказалась не девственной, дело вполне может кончиться возвращением ее в родительский дом.
- В автобусе, троллейбусе, трамвае, если ты увидел знакомого человека, вместе со своим, покупаешь билет и ему, стараясь опередить. Он будет делать то же самое.
- Если ты просишь человека передать письмо кому-то, не запечатывай конверт, это будет обидным выражением недоверия.
Особый этикет курильщиков:
- Попросить у постороннего человека сигарету не стыдно. Если попросили у тебя, ты не вытаскиваешь из пачки одну сигарету, а протягиваешь всю пачку, тряхнув ее так, чтобы другому было удобно взять ее своими пальцами.
- Если просишь закурить ты, тебе протягивают пачку, но в ней последняя сигарета, ты отказываешься взять ее, разве что будут очень настаивать, мол, есть еще.
- Если кто-то попросил прикурить от твоей папиросы, ты ни в коем случае не протягиваешь ее зажатой между указательным и средним пальцами, а берешь ее в щепотку и так подставляешь на такой высоте, чтобы человеку не надо было нагибаться.
Отдельная статья – фольклор ругательный. Во дворах жили тесно, развлечений было немного, среди них “концерты” - соседские скандалы. Это когда не просто кто-то поссорился, поругался, это когда скандалят во всю мощь, вкладывая темперамент, создавая театральные эффекты, вовлекая в представление зрителей.
Маленький мальчик в возбуждении бежит с другого конца двора, где разгорается конфликт между женщинами:
- Уже “баронессы” кричат, скоро будут попы показывать!
Повод для скандала по большому счету значения не имеет, момент его возникновения предугадать невозможно.
На втором этаже живет очень пожилая княгиня Като – настоящая, из древнего знатного рода. У нее седые букли и пристрастие к игре в карты. Перед ее галерейкой растет большое дерево из породы “акаки”, на котором растут маленькие зеленые шарики. Ствол дерева растет из земли прямо перед входом в комнату Ирки-белошвейки и вышивальщицы. Ей дерево мешает, она хотела, чтобы его срубили, да Като не дала. Княгиню тень листвы летом защищает от солнца. Она следит за состоянием дерева и обвиняет Ирку в том, что та пытается погубить дерево, поливая его мочой. Вот вам и предмет конфликта.
Проснувшись утром в скверном настроении от своей беспросветной жизни, Ирка заводит перебранку с верхней соседкой. Ссора сначала протекает вяло, пока Ирка не получает сначала “кинтошку”, а потом и “хамку”. В ответ она называет обидчицу шалавой и “николаевской блядью”.
- Что она говорит? - апеллирует Като к дворовой общественности,- да кто она такая, настоящая эфиопка!
Ирка возмущена.
- Кто твоя “ёпка”, сама ты “ёпка” и мать твоя “ёпка” и дочка твоя “ёпка”, - кричит она на весь двор. - Я твой фасон опрокинула.
Оригинальная получилась перебранка. А так, в обычных случаях лексикон ругательств довольно стандартный:
- Чатлах (чатлашка);
- Гётверан, ограш, сифилит и т.д. – если к мужчине.
- Лахудра, шмара, кахпа и т. д. – если к женщине.
Точный смысл слов знали далеко не все. Это после я узнал, что чатлах, звучавшее как оскорбление, ну, скажем, средней тяжести, на самом деле переводится с турецкого как “треснутый горшок”, а вот ограш оказалось обвинением, хуже которого трудно придумать: сутенер, торгующий женщиной из своего дома – женой, сестрой, матерью...
В зависимости от внешнего облика оппонента:
- Хозо – если толстый.
- Скилет – если худой.
- Цоцол – если длинный.
- Бычок (в смысле окурок) – если короткий.
- Банджгла – если волосатый.
- Коса – если безволосый.
Надо сказать, что в тогдашнем общепринятом понимании чувствительная к оскорблениям зона начиналась где-то у границы сексуальных отношений. И чем глубже туда, тем хуже. С этих позиций готверан (или, как считают некоторые, точнее гётверан) уже попадает в пространство рискованное. Не то, чтобы он определенно порочен, но…Ну, вроде того, что любит посещать серные бани в обществе юных мальчиков…
Тонкая разница, восходящая к средневековым восточным, а то и античным понятиям, отделяла двусмысленности от грубой определенности обвинения в мужеложестве. Увы, не было тогда никакой политкорректности по отношению к ныне понимаемой и уважаемой ориентации. Педерастом обзывали как оскорбительным ругательством. Соответственно, и относились, между прочим. А что вы хотите, если тон задавало государство, которое таких людей сажало и старалось вычеркнуть из культурной жизни даже таких интеллигентнейших и блестяще образованных людей, как Тузик, Люлю и даже великий мэтр, имени которого произносить в данном контексте не хочется. Из песни слова не выкинешь – им вслед за пинками от властей приходилось сносить много неприятного и от людей.
Однажды, сидя перед открытым окном на своей галерее второго этажа, довелось мне заслушаться тем, как дворовый бомж Ванек ругал свою подругу Марию. Уж какие он выдавал матерные фиоритуры – любо-дорого. А в конце сказал: “Пидарас ты, а не баба!”. На что женщина, слушавшая до тех пор равнодушно, выпрямилась во весь рост и произнесла зловеще: “Ну, Ваня, этого я тебе в жизни не прощу!”.
Но вернемся к классификации ругательных слов и выражений. У последнего из упомянутых имелись варианты. Пидер, педик, пидармон, пед, педрила – редакции, в общем, банальные. А один знакомый журналист Гия изобрел нетривиальную – федераст. Но он вообще был оригинал, умел цедить сквозь зубы –плебисцит, считая слово производным от плебеи.
Соседская ругань, однако, редко доводила до настоящей вражды. А, как правило, близкие соседи жили в самом тесном, практически семейном общении. По многу раз в день заходили друг к другу, вместе ели и пили, вместе переживали землетрясения и наводнения, ливни и заморозки на своих почти не защищенных балконах.
Летом, обычно в августе, бывают дни, когда от жары размягчается асфальт, над ним дрожит перегретый воздух, на листьях деревьев оседает тонкая пыль. В какие-то из этих дней дети во дворах устраивают игру в обливание, где оружие - ведра, тазы, кувшины, кружки, одежонка на всех абсолютно мокрая, а взрослые с благодушными улыбками наблюдают за происходящим с балконов.
В такие дни перед заходом солнца с громкими криками летают ласточки, а по ночам, когда начинают остывать камни, на улицы выходят старики в белом белье, чтобы пересидеть время до наступления предутренней прохлады,- кто на вынесенные с собой стулья, кто на парапеты церквей и парков, кто на скамейки или большие черные камни при воротах собственных домов. Они слушают далеко разносящиеся в особой знойной тишине от железнодорожной станции голоса маневровых паровозов – жалобные, тревожные, они рождают нечто тоскливое где-то в груди, но странным образом одновременно куда-то зовут, тревожат душу, наверное, надеждами на дальние странствия, оканчивающиеся интересным и счастливым будущим. И мы засыпали с мечтами, пытаясь представить себе события грядущих шестидесятых и семидесятых, восьмидесятых и девяностых, и ничего не смогли угадать.