Золотая Серия. Книга Марины Шамсутдиновой "Женщина на шаре"

Золотая Серия. Книга Марины Шамсутдиновой "Женщина на шаре"

 

 

ISBN 978-617-7494-16-3

Женщина на шаре. Избранное / М. Шамсутдинова. Киев :  «Писатель в интернет – пространстве»,2017 – 258 с

 

Новая книга поэта Марины Шамсутдиновой – явление во всех смыслах этого слова. И, прежде всего, явление феномена поэзии в культурном пространстве нашей Родины. Составляя книгу, в некотором смысле юбилейную, посвященную 20-летию творческой деятельности, автор дала такие заглавия входящим в нее поэтическим подборкам: «Богатырша», «Марина вторая», «Где моя Родина?», «Правда» – и положила в основу не хронологический принцип – от лирики юных лет к более зрелым произведениям, а некий лирический сюжет. Чем дальше, тем всё более откровенно перед нами, как в «Герое нашего времени», раскрывается история души человеческой.


                                   Своевольная ученица


«В XIV веке ее бы сожгли на костре,
да и сейчас не поздно».
Ст. Куняев (из рецензии)

 

Она была самой неуступчивой и не поддающейся воспитанию
студенткой моего заочного семинара, который я вел в Литературном институте с 1998 по 2003 год. Однажды, совершенно отчаявшись и не разубедив ее в том, что негоже изображать японских самураев, попавших в наш плен осенью 1945 года благородными и душевными существами, я написал ей жестокое письмо:
« … прочитал я твой «Божественный ветер»  и задумался. Сибирь ты знаешь хорошо и тайгу видишь и слышишь, и язык у тебя живой, настоящий, и японскую часть жизни изображаешь искренне и умело… Одного я только не понимаю: почему ты не хочешь в упор видеть многое из русско-советской жизни того, что видеть необходимо. Не забывай, что тяготы и страдания японцев в плену были не только следствием сталинско-смершевской системы, но и кармой, возмездием со стороны истории японским богам и духу самурайства, который был не слабее арийского духа и германского суперменства.

Откуда взялись пленники в твоих слюдянских лагерях? Они были захвачены в плен не на японской земле, а на земле Северного Китая, в Монголии и Корее. Куда пришли как хищные и предельно беспощадные захватчики. Пришли не ради защиты своей любимой Японии. С нежно цветущими вишнями, с романтической Фудзиямой и садами камней, а ради того, чтобы владычествовать над более слабыми крестьянскими народами – китайцами, корейцами, монголами. Я не раз за границей встречался с русскими эмигрантами, жившими в Китае во времена японской оккупации. Они – эти русские – с ужасом рассказывали о японцах, об их самураях как о жесточайших садистах и насильниках, для которых жизнь человеческая ничего не стоила. И
эти русские в который раз заканчивали наши разговоры одним и тем же: никогда не доверяйте японцам! Это самые коварные и хищные изо всех восточных племен. И Курилы им ни за что не возвращайте. Курилы — русская земля!..

Хиросима и Нагасаки были не случайны, и американские обыватели с удовлетворением восприняли атомные бомбардировки Японии, что было не менее ужасно, но Возмездие было неизбежно. А проявлялось оно по Высшей Воле в самых неожиданных формах и обличьях.

Я не призываю Вас к этой точке зрения… Коль пишете историческую поэму — будьте объективным историком …

И все-таки не забывайте, что вы — русская женщина и русский поэт. Пытаться понять японскую душу и не стремиться выразить душу русскую — в этом есть какое-то извращение мировоззренческое.
Но при этом еще раз хочу сказать, что в поэме есть строки, строфы и страницы, которые я читал с истинным волнением, а порой и с восхищением перед смелостью и свободой Вашей творческой воли… Что еще у вас есть за душой? Присылайте. Всего доброго. Ст. Куняев»

Вскоре я получил от Марины ответное письмо. Привожу его почти целиком, чтобы читатель почувствовал и понял ее «трудновоспитуемую натуру».

«Здравствуйте, уважаемый Станислав Юрьевич! Посылаю Вам свой диплом с отобранными Вами стихами. Так как поняла Вас. Поэму посылаю тоже. Последний вариант сделан. Не сомневаюсь, что и в нем вы найдете крамолу и морально-этические несоответствия.

Поэму я писала о людях, может, потому она такая живая? Просто о людях, независимо от их вероисповедания, цвета кожи и идеологических предрассудков. Они, – люди, которые пришли в этот мир, и им «не повезло» с эпохой, со страной, с верой. Я посмотрела на них просто с другого угла зрения, с иного, также, как я когда-то посмотрела на Иуду. Как на обреченного человека, которому «лучше было бы вообще не рождаться на свете». Я пожалела обреченных. Мои японцы никому были не нужны, ни у нас, ни на своей родине. Их никто не ждал нигде. После Второй мировой войны всю «военщину» в Японии люто ненавидели. Их презирали. Собственное правительство отказалось от них. Жалкие остатки совершивших этот невозможный «побег чести» сдали как «русских шпионов» властям Бирмы. Они умерли там. Ни один из них не дошел до своей Японии. Последний из них в Бирме ушел в море навстречу своей Земле и смерти, глядя на недоступные берега Японии. А я их пожалела, потому что «земля к земле и пепел к пеплу», и каждому из нас хочется уйти в свою родную землю, а не умирать, как скоту в лагерных конюшнях, что в Германии, что в Японии, что в России.

Довольно сумбурно пишу, извините, как смогла. Меня очень расстроил грозный, с оттенком обиды тон Вашего письма. Станислав Юрьевич, я никогда ни за чьей широкой спиной не искала ни лучшего угла, ни лучшей судьбы. Какая есть – моя. Людей, которые бы на все сто процентов соответствовали бы твоим ожиданиям, просто не существует, это я поняла давно. А Ваши занятия мне всегда очень нравились, потому что Вы всегда относились к литературе и к поэзии, в частности, не как к ремеслу, а как к предназначению. «С дерева искусства нельзя сорвать ни одного настоящего листочка, не заплатив за это всей своей жизнью», — сказал один иностранный классик.

Я Вас очень уважаю. Позиция человека, который столько лет
пребывает в состоянии войны, меня восхищает. Вы верите в свое дело, оно для Вас свято, дай Бог, чтобы вы сохранили искренний свет русской культуры в бурном водовороте сегодняшней — бесчеловечной, эгоцентричной, массовой… Мы с Вами, наверное, в чем-то похожи, и думаем об одном, только для Вас на первом месте всегда будет государство, а потом — человек, а для меня человек на первом месте.

Вы живете в состоянии войны, а на войне сочувствующих не бывает. Либо друзья, либо враги — никакой середины. Я бы очень хотела, чтобы Вы меня поняли, но перечитала письмо и убедилась, что главное все равно еще не сказано. Я лучше об этом напишу новые стихотворения, чтобы во всем разобраться самой. Я ведь, в сущности, и пишу стихи, для того чтобы понять, Станислав Юрьевич. Не сердитесь на меня! Я все равно Вас ни на кого не променяю. Искренне преданная Вам своевольная ученица Марина Шамсутдинова 19.02.2003 г.»

Вот так уже несколько лет мы с ней спорим. Да она не только со мной спорит — а со своим поколением, с мужчинами, встречавшимися на ее пути, с государством…

Но при всем том — вижу, что поэт она страстный, талантливый...
В конце концов идеологические — исторические распри, может
быть, для молодого нынешнего поколения имеют гораздо мень-
шее значение, нежели для моего.

 

«Горлом хлынула песнь, то не вопль на Ти Ви,
Если что-то и есть — это Спас на Крови»…
«Но даже в «Убью» мне слышится — я люблю».
«Я не люблю мужчин, которых я люблю».

 

Вот между какими полюсами жизни мечется душа «своеволь-
ной» Марины в новой книге ее стихотворений.

 

Станислав Юрьевич Куняев

   

 

ЖЕНЩИНА НА ШАРЕ

Десяток тысяч лет
Ждала его домой,
Готовила обед,
Ходила за мукой.
Возникло сотни царств
И кануло во тьму,
Она ему лекарств,
Гречаников ему.
Метеоритный дождь,
Отпавший хвост комет,
Всё мелочь, если ждёшь,
А в доме соли нет.
Над домом дух котлет,
И радуга дугой,
Уж десять тысяч лет,
Как он ушёл к другой.
Вселенная мала,
Для тысячи голгоф,
А женщина ждала,
На шаре без углов,
Что Землю обойдёт,
У каждой погостит,
В объятья к ней придёт,
Она его простит.

Послесловие к книге «ЖЕНЩИНА НА ШАРЕ»

 

      «Я первой выхожу из окружения»

Я того мнения, что каждая женщина может быть писательницей. Эти слова чеховского героя можно дополнить: и поэтессой, и художницей. В том смысле, что женская природа диктует нам, ее своеобразным заложницам, необходимость транслировать свои переживания. Облекая их в какие-то внешние формы. По возможности эстетичные. Впрочем, последнее уже дело вкуса и степени одаренности.

Однако речь пойдет о другом – мы имеем дело с событием.

Можно не во всем принимать или вовсе не принимать идеологическую составляющую  непростой, внутренне драматичной истории под названием «Женщина на шаре», ясно одно: новая книга Марины Шамсутдиновой –  явление во всех смыслах этого слова. И, прежде всего,  явление феномена поэзии в культурном пространстве нашей Родины. Я принципиально не говорю в России, потому что уверена: своих читателей Марина найдет во многих странах среди тех, кто говорит и продолжает думать,  да и любить по-русски.

Составляя книгу, в некотором смысле юбилейную, посвященную 20-летию творческой деятельности, автор дала такие заглавия входящим в нее поэтическим  подборкам:  «Богатырша», «Марина вторая», «Где моя Родина?», «Правда» –  и положила в основу не хронологический принцип – от лирики юных лет к более зрелым произведениям, а некий лирический сюжет. Чем дальше, тем всё более откровенно перед нами, как в «Герое нашего времени», раскрывается история души человеческой,  с ретроспективами («Баллада об Артеке»), автобиографическими вставками («Масбиха»), отступлениями («Русский язык»).

В «Богатырше» все узнаваемо и ново.  В образе той, что коня остановит, на первом плане – традиционное, героическое, некрасовское.

Такой Венере мамонт по плечу,
 Она медведя взглядом остановит.
 

Эта перекличка необходима, неизбежна. А как виртуозно выполнена!

То, что перед нами все-таки Венера, а не Матрена, значимо, но не в смысле противопоставления, а наоборот, в смысле слияния и прославления все того же Вечно Женственного. Впрочем, и Матрена  на своем законном месте:

…Может бабушка Матрёна,
Из созвездья Ориона
Бережёт день ото дня.

Венера-богатырша

…Легко сбежит к студёному ручью
 И острогой к обеду рыб наловит.

Упоминание об обеде, и вообще гастрономические подробностив контексте любовной лирики (давайте посмотрим правде в глаза: а что это, если не любовь?), весьма любопытны. В другом стихотворении читаем:

Хочется маленькую любовь, с ладошку.
Смаковать её как печеньку, за крошкой крошку.

Ау, Владимир Маяковский !(«Будет любовь или нет? Какая -  большая или крошечная?)

Непринужденная игра с текстами больших поэтов у Марины Шамсутдиновой отнюдь не легковесна – она изящна и уместна и в случае с Некрасовым, и с Маяковским.

Однако вернемся к «гастрономическим» деталям и сравнениям. Они не несут с собой обытовление любовного переживания, они сообщают ему теплоту и передают отчаянную незащищенность женского существа, каким бы самодостаточным оно, это существо, ни казалось.

В «Женщине на шаре» - «гастрономический» апофеоз:

Десяток тысяч лет
Ждала его домой,
Готовила обед,
Ходила за мукой.
Возникло сотни царств
И кануло во тьму,
Она ему лекарств,
Гречаников ему.
Метеоритный дождь,
Отпавший хвост комет,
Всё мелочь, если ждёшь,
А в доме соли нет.
Над домом дух котлет,
И радуга дугой,
Уж десять тысяч лет,
Как он ушёл к другой.

«Гречаники» и «котлеты» естественно вписаны здесь в космически важную историю. И «мука», и «соль», и «дух» в таком контексте обрастают смыслами и становятся символами женского умения ждать и прощать, естественного, как сама жизнь, и вечного, как мироздание.

Женская сила подразумевает некую слабость  мужчины, если не физическую, то нравственную. Так и есть: «ушел к другой», «русалка, девка, навка заманит в омута». Мужчина или слаб, или жесток:

Может быть наелась мухоморов,
Ведьминой опоена водой,
Если между кротких, нежных взоров
Выбрала жестокий, волчий, твой.

Это –  обреченная заранее попытка героини найти равного по силе, достойного любви.

 

Тебе бы стать поменьше, может, вдвое,
Прижавшись к крепкому плечу мужскому.
Но не родился на земле тот воин,
Чтоб ровней быть, – и ты идёшь к другому.

Он встанет на пуанты и котурны,
Тебе подаст с дороги чай с малиной.
Они наивны и миниатюрны,
А ты в походе, на коне былинном.

Сбежит и этот – переплавит латы
На сто колец и дюжину серёжек
И будет жить уныло до зарплаты,
Когда в бою ты вырвешь меч из ножен.

 

 

Кстати, у любовной истории нашей героини все-таки хороший конец. Случилось обретение героя. Им оказался «смутьян»,  «глаза – два адовых угля, бери, прикуривай от снега». И, как следствие, преображение самой героини:

…Через тюрьму, через войну,
Через чужую сторону,
Через морскую глубину
Плывёт к тебе Царевна-лебедь.

 

Однако финал цикла отнюдь не хэппи энд, «потому что святое – дом и тёплый очаг» девальвируется, на авансцену выходят «перекачанные юнцы, силиконовые мадонны».

И хрупкий мир вокруг,  по-прежнему взыскущий ее богатырства.

Мостик между лирической «Богатыршей» и пронзительным циклом «Где моя Родина?» - небольшая подборка «Марина вторая». Предвидя, увы, неизбежные упреки автору в самозванстве, хочется предложить: а попробуйте-ка вы! Хотя бы просто примерить на себя эту судьбу! Что-то не хочется… А героиня Марины Шамсутдиновой делает это, и не из соображений, связанных с признанием и славой. Да и сама слава видится автору в блоковской парадигме («…замучит… ребят…ворохом скверных цитат»), да ещё и в сниженном варианте:

…И будут отроков игривых
Твоей поэзией шпынять.

Сходство между героинями наших Марин иного свойства:

Не по крови люди воскресают,  а по духу! 

А тех, кто нам близок по духу, мы вправе выбирать и называть на свое усмотрение. В том, чтобы назваться второй Мариной, нет мании величия, а есть признание в верности избранному пути и даже некоторой обреченности следовать ему:

Сочиняю стихи -я- Марина вторая.
Повторяю невольно их профиль и жест.

 

Заметим, слово «вторая», хоть и написано со строчной буквы, допускает еще одну, явно автором не анонсированную, параллель. С Мариной Мнишек – коронованной русской царицей (как бы Мариной Первой). Однако ее историческая ипостась нам в данном случае не так интересна, ведь наши фантазии  и аллюзии обращаются отнюдь не в сфере «тьмы низких истин». Мы о пушкинской героине, о которой автор писал: «Моя Марина славная баба». А наша-то Марина – тоже в паре со «смутьяном», «я слышу речь не мальчика, но мужа…». А если серьезно, а все именно так и обстоит, то Марина вторая – это крест, который то ли сама взвалила, то ли по судьбе так положено.

При желании можно обнаружить  у Марины Шамсутдиновой  похожие на цветаевские приемы, например, «выдвижение слова как образа и нанизывание ассоциаций, уточняющих и обогащающих его старый смысл; рефренное словосочетание как композиционная опора» (М.Л. Гаспаров). Трудно удержаться еще от одной цитаты мэтра, которая может быть отчасти транспонирована на творчество и «второй» Марины: «…поздняя манера Цветаевой становится уже углублением не в формулу, как в рефрене, не в образ, а в слово, в звуковой и морфологический состав слова, в которых поэт силится уловить тот глубинный смысл, который наконец даст ему возможность высказать не поддающееся высказыванию». А вот цитата из Марины Шамсутдиновой: «Я пишу звуком, для меня слово на письме - это только транскрипция, записанная так по договоренности со словарями и правилами, для меня гораздо важнее знать, как слово звучит, чем как оно пишется…».

Что ж, эта тема, несомненно, важная и интересная, будет ждать своего исследователя.

Не без внутренних сомнений перехожу к той части разговора, в которой коснусь двух основных поэтических глав книги «Женщина на шаре»: «Где моя родина?» и «Правда». Вроде не кисейная барышня… К чему  жеманничать, за дело! Задело?

Да! Заглавия хлёсткие, полемические – так и есть: ритмы разгоняются, лексика всё жестче и жестче, накал поэтической страсти всё сильней и сильней. Местами впору нюхать одеколон, как делал приснопамятный  Павел Петрович Кирсанов, говоря с крестьянами. Однако приходится,  как и ему, «глотать пилюлю»: поэт Марина Шамсутдинова говорит от имени своего поколения много горьких, но справедливых  истин, взывая, без громких слов, к нашей совести и указуя, где та «правда», к которой надо припасть, как к спасительному источнику.

Авторский голос движется в диапазоне от дерзости политической к поэтической, и, если бы не последнее обстоятельство, трудно было бы решиться на цитирование. Из песни слова не выкинешь – это с одной стороны. А с другой – поэтические памфлеты на грани приличий (или за ней), переход на личности, то есть моветон, пусть остаются в пределах авторского формата. Их тиражирование, даже в заметках,  напоминающих рецензию, считаю неуместным.

Однако несколько цитат все же приведу. И даже рискну прокомментировать, хотя, возможно, это и лишнее.

Рожденная в 70-е, Марина Шамсутдинова по характеру проблематики и пафосу тяготеет к шестидесятникам:  эпической правде деревенщиков и непокорности  диссидентов. Происходящее со страной сегодня воспринимается остро критически. Казалось бы, каток на Красной площади –  народ счастлив, ну какие тут могут быть подводные течения! Однако:


В аренду скорбь и памятники славы,
На скользкий путь ступил орел двуглавый ,
Если на Красной зАлили каток…

Демонстративное зАлили даже на графическом уровне создает эффект крика, еще и усиленный ассонансом. Святые места, как следует из сказанного, не должны оскверняться праздностью, а если они для вас не святые – что ж, вот вам прогноз от автора:

 

Клюет нутро звезде орёл двуглавый –
Недаром площадь прослыла «кровавой».
В мороз на крови можно поскользнуться
И в тапки из коньков переобуться…

Вот такой сгусток смыслов, аллегорий, аллюзий объемом в четыре строки.

 

Тот болевой синдром, что порождает гражданскую лирику Марины Шамсутдиновой, проявляется далеко не у каждого и не так уж часто. Но раз в сто лет уж точно что-то подобное всплывает.

 

Все расхищено, предано, продано… (А.Ахматова)

 

С Россией кончено… На последя́х
Её мы прогалдели, проболтали,
Пролу́згали, пропи́ли, проплевали… (М.Волошин) 

 

Распродадим, располыхаем,
Достанем, спишем, растрясём. 
Так Авеля прикончил Каин…  (М. Шамсутдинова)

 

Хочешь не хочешь, придется продолжить перекличку:

 

Мы -  зараженные совестью: в каждом

                                              Стеньке -  святой Серафим,

Отданный тем же похмельям и жаждам,

                                              Тою же волей томим.(М.Волошин)

 

 Мы русские, в нас совесть через край… (М.Шамсутдинова)

 

А вот как переосмысляется сюжет, так хорошо знакомый по Тютчеву и Есенину:

 

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь небесный
Исходил, благословляя. (Ф.Тютчев)

 

Шел Господь пытать людей в любови,
Выходил он нищим на кулижку.(С.Есенин)

 

Христос бомжом ушёл в народ, 
Как прежде: бос, и гол, и грязен, 
Страдает с нами, водку пьёт, 
Поднимется ли новый Разин! 
Послушает его народ, 
Даст негодяям укорот! 
Из храмов выбьет торгашей, 
Потравит дустом горстку вшей, 
Авось без вас, премьер-министр, 
Достроит божий коммунизм! (М. Шамсутдинова)

 

Наивно? Да, наверное…

…И снова печальный Маринин прогноз:

 

И шкура леса заплешивет, 
Облезет, зарастёт пеньём. 
Народ сопьётся и завшивет, 
А мы ему ещё нальём…

 

Какие  находки! Неправильно образованные глагольные формы (заплешиве-е-т), (завшиве-е-т) вкупе с «пеньём» (украшение из Далева словаря),по аналогии с «порастет быльём»  - как всё это работает, как расшивает стихотворную канву! Аналогов что-то на ум не приходит. Браво, Марина!

 

Без истерики и горлопанства и не в бровь, а в глаз. Без философствований и рефлексий: сказала – и припечатала!

 

Вековечное русское барство, 
Удивительное постоянство 
В смене старых и новых картин. 
Там и варварство, там и чванство, 
Прикупил по дешёвке дворянство 
Внук холопий, торгаший сын. 
Из нагретых обкомовских спален, 
Слово пакостное «Хозяин» 
Выбирается из глубин… 

Многое  из того, что сказано Мариной Шамсутдиновой о нашей Родине, воспринимаешь как собственную не до конца обретенную правду.  Мыслеобраз такой яркий и такой родной, что испытываешь буквально радость и муки сотворчества:

У России хребет железный, 
Костяная нога, руки-крюки, 
Убивать ее бесполезно, 
Ее душу отмолят старухи. 

Марина бесстрашна, но не бесшабашна, категорична, но справедлива. Парадигма ее ценностей обозначена недвусмысленно. Мы имеем дело с ответственным автором, строго следующим «закону, им самим над собою признанному» (А.С.Пушкин). И этот закон таков: «Для меня в творчестве нет никаких ограничений, я не связана никакими литературными групповыми обязательствами и запретными темами. Есть только понятие соразмерности и смысловой оправданности. (М. Шамсутдинова)  

Мы русские, в нас совесть через край, 
 Мы сделали победным месяц май, 
 В своей стране живём, как в оккупации, 
 Пора нам выходить из резервации. 
 Долой инопланетное вторжение! 
 Я первой выхожу из окружения. (М. Шамсутдинова)

Кто «вторая»?

 

Ирина Васильевна  Щербина, филолог, преподаватель, автор книг и статей по методике преподавания литературы, автор книги стихов «Возраст Федры»